Родился 16 (29) июля 1914 года в городе Баку Бакинской губернии (ныне столица Азербайджана). В 1928-1933 годах жил в городе Пятигорск (ныне Ставропольского края). В 1932 году окончил школу ФЗУ, до 1933 года работал токарем по металлу на Пятигорской электростанции. В 1931 году окончил планерную школу в городе Минеральные Воды (ныне Ставропольского края), в 1933 году – Бакинский аэроклуб. В 1933-1934 годах работал планеристом-инструктором в Бакинском аэроклубе.
В 1937 году окончил Батайскую лётную школу ГВФ. Работал пилотом в ГВФ (Восточно-Сибирское управление) и командиром звена учебной авиаэскадрильи Енисейского авиаотряда ГВФ. В армии с сентября 1942 года.
Участник Великой Отечественной войны: в сентябре 1942 – мае 1945 – командир корабля, командир отряда, заместитель командира и командир авиаэскадрильи 101-го (с ноября 1944 – 31-го гвардейского) авиационного полка дальнего действия. В ночь на 18 июля 1943 года его самолёт был сбит истребителями противника в районе Орла. Совершил на нём вынужденную посадку в лес в тылу врага, получил ожоги лица и рук. Через двое суток вернулся в свою часть. Всего за время войны совершил 194 боевых вылета на самолёте Ли-2 для перевозки вооружения и грузов на передовую и к партизанам, на бомбардировку объектов в тылу врага.
В 1947-1950 – лётчик-испытатель НИИ-17. Занимался испытаниями различных радиолокационных систем на самолётах. В 1949 году окончил курсы при Школе лётчиков-испытателей. В 1950-1955 – лётчик-испытатель Лётно-исследовательского института (город Жуковский Московской области). Участвовал в испытаниях аппаратуры автоматической астронавигации на реактивном бомбардировщике Ту-16, а также в ряде испытательных работ на самолётах Ил-28, Пе-8 и Ту-2, на вертолёте Ми-4.
В 1955-1962 – лётчик-испытатель ОКБ А.Н. Туполева. Поднял в небо и провёл испытания самолётов Ту-16Р, Ту-98, Ту-107 и Ту-22Б. Провёл испытания по отработке крыльевой системы дозаправки в воздухе бомбардировщиков Ту-16, эксплуатационные испытания реактивного пассажирского самолёта Ту-104 и его испытания на критических режимах. В 1956 году на Ту-98 впервые на бомбардировщике достиг скорости звука.
В 1957-1960 годах установил 22 мировых авиационных рекорда (из них 6 – вторым пилотом) скорости, дальности и грузоподъёмности на самолётах Ту-104А, Ту-104Б и Ту-104Е.
За мужество и героизм, проявленные при испытании новой авиационной техники, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 октября 1960 года Ковалёву Валентину Фёдоровичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».
После ухода с лётной работы продолжал трудиться в ОКБ А.Н.Туполева инженером.
Жил в городе Жуковский Московской области, в последние годы – в Москве. Умер 30 ноября 1972 года. Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.
Заслуженный лётчик-испытатель СССР (16.03.1963), капитан (1944). Награждён 2 орденами Ленина (18.09.1943; 5.10.1960), орденами Красного Знамени (6.04.1945), Красной Звезды (22.02.1943), 2 орденами «Знак Почёта» (12.07.1957; 31.07.1961), медалью «Партизану Отечественной войны» 1-й степени (11.09.1943), другими медалями.
Евдокия Пасько родилась 30 декабря 1919 года в селе Липенка, ныне Джеты — Огузского района Иссык — Кульской области (Киргизия). В 1938 году окончила среднюю школу, затем 3 курса механико — математического факультета Московского государственного университета. С октября 1941 года в Красной Армии.
С мая 1942 года в действующей армии. К сентябрю 1944 года штурман эскадрильи 46-го Гвардейского ночного бомбардировочного авиационного полка (325-я ночная бомбардировочная авиационная дивизия, 4-я Воздушная армия, 2-й Белорусский фронт) Гвардии старший лейтенант Е. Б. Пасько совершила 780 боевых вылетов на бомбардировку военных объектов, живой силы и техники противника. 26 октября 1944 года за мужество и воинскую доблесть, проявленные в боях с врагами, ей было присвоено звание Героя Советского Союза. Всего произвела около 800 успешных боевых вылетов.
С 1945 года — в отставке. Работала старшим преподавателем Московского высшего технического училища. Награждена орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени (дважды), Красной Звезды (дважды), медалями. Живёт в Москве.
* * *
Маленький двукрылый самолёт У-2, ведомый командиром эскадрильи Марией Смирновой и штурманом эскадрильи Евдокией Пасько, с трудом оторвался от земли: подвешенные под крыльями мешки с боеприпасами, медикаментами и продуктами увеличили полётный вес машины, изменили её аэродинамические характеристики.
Самолет взял курс на Керченский полуостров, в район небольшого рыбачьего посёлка Эльтиген, растянувшегося цепочкой вдоль песчаного берега.
Здесь в штормовую ночь на 1 ноября 1943 года высадился советский десант — подразделения 318-й стрелковой дивизии и морской пехоты. Высадку десантников с воздуха поддерживали вместе с другими авиаторами и лётчицы 46-го Гвардейского ночного лёгкобомбардировочного авиаполка.
Одной из первых в ту ночь бомбила врагов у Эльтигена штурман эскадрильи Евдокия Пасько. Условия полёта были сложные. Бомбить прожекторные установки и огневые средства врага пришлось с высоты 300-350 метров. Лётчицы видели, как первый эшелон моряков и пехотинцев, спрыгнув с транспортных судов в воду, под пулями и снарядами устремился к берегу. Вскоре воины ворвались в немецкие траншеи, отбросили неприятеля с прибрежной полосы и заняли посёлок.
Самолёт кидало из стороны в сторону. А к берегу продолжали подходить морские суда. Они то на миг куда — то проваливались, исчезали, то снова появлялись. Несколько мелких судов, на которых перед войной рыбаки ловили тюльку, захлестнуло накатами волны, перевернуло, и они затонули, так и не достигнув берега.
Об одном сожалела тогда штурман Пасько, что в полёт По-2 мог брать только 2 бомбы, а не больше. Но и они наносили немалый урон врагу. В каждом вылете Пасько неизменно точно сбрасывала их на цель.
Зацепившись за узкую береговую полосу, советские воины 36 дней и ночей героически сражались с превосходящими силами врага. И все эти дни и ночи им усиленно помогала с воздуха наша авиация.
Противник бросал на десантников самолёты и танки. Гремела вражеская артиллерия. Цепь за цепью шли в контратаки немецкие солдаты. До 20 контратак за день! Но защитники огненной земли выстояли. Все удары врагов, как волны о скалы, разбивались о нерушимую стойкость советских воинов.
У десантников кончались боеприпасы, продукты питания, медикаменты, нечем было перевязывать раненых. Им пришлось перенести и холод, и голод, и жажду. К несчастью, и погода стала нелётной: плотный туман окутал аэродромы. Поддерживающие десантников бомбардировщики и штурмовики оказались прикованными к своим аэродромам. Осталась одна надежда — «ночники» У-2.
— Хотя погода и нелётная, но пусть попытаются. Возможно, кто — нибудь долетит. Надо обязательно помочь десанту, — просило наземное командование.
Убеждать наших лётчиц в важности задания необходимости не было. Желающих лететь на выручку десантникам оказалось много. Разрешили же пойти в воздух наиболее опытным экипажам. С разными интервалами, один за другим к Эльтигену потянулись лёгкомоторные У-2, нагружённые мешками с сушёной рыбой, сухарями, патронами, медикаментами.
…Мерно рокотал мотор. От напряжённого обзора темноты у лётчиц резало глаза. С моря тянуло сыростью. Вот справа в небе возникло несколько лучей прожекторов, установленных врагами на крымском берегу. Пасько подсчитала их: 5, ещё 2. По прежним полётам лётчицам было известно, что немцы свели свои прожекторы в группы: мощные — по 2-3, более слабые — по 4-5. Группы располагались таким образом, что могли «передавать» друг другу пойманный лучами самолёт.
Миновав узкий участок Керченского пролива, лётчицы изменили курс. Теперь они летели почти вдоль берега. Туман немного поредел. Обошли стороной гору Митридат. Вскоре показался Эльтиген. Беспокойно заметались по небу лучи прожекторов. Словно раскаленные шпаги, они то скрещивались в одной точке, то расходились.
Рядом с самолётами разорвалось несколько зенитных снарядов. Яркие трассы «эрликонов» полосовали небо. Пасько видела, как несколько разноцветных шаров, словно бусы на новогодней елке, потянулись к их самолёту. Маша Смирнова стала энергично маневрировать то вправо, то влево. Машину несколько раз швырнуло из стороны в сторону. И тут же в кабину ворвался запах жжёного пороха. Трудно стало дышать. Жадные щупальца прожекторов продолжали метаться, разыскивая в небе советские самолёты.
— Подходим к цели, — предупредила Пасько командира экипажа.
Внизу — едва различимые россыпи домов посёлка, береговая линия. А дальше — море. Зенитный огонь заметно усилился. Засверкали разрывы снарядов не только в небе, но и на земле. Немцы неистово били по десантникам из пушек и миномётов. Видимо, стреляли и крупнокалиберные пулемёты с курсирующих вдоль берега катеров.
Справа в темноте зажглись 3 слабых огонька. Это был условный сигнал, подаваемый десантниками.
— Маша, справа огни, — предупредила Пасько командира.
— Вижу, — ответила Смирнова и тут же довернула самолёт.
Пасько приготовилась к сбросу груза. Но огни внезапно потухли.
Пришлось сделать второй заход. И когда огни снова зажглись, Смирнова с приглушённым мотором полого спланировала на них. Перевалившись через борт кабины, Пасько набрала в лёгкие побольше воздуха и что было мочи крикнула:
— Полундра! Лови мешки! — И добавила: — Держитесь, братцы!
Когда до земли оставалось не более 50 метров, снова послышался голос штурмана:
— Бросаю!
Евдокия Пасько с силой дернула трос. Замки бомбодержателя открылись. Самолёт вздрогнул, освободившись от груза. Теперь разворот — и на полном газу домой. Противник открыл по низколетящему самолёту бешеную стрельбу. Удачно маневрируя, лётчицы миновали заградительный огонь зениток. Лишь несколько пробоин оказалось в верхнем и нижнем крыльях самолёта. Пасько обернулась: плацдарм остался позади.
Керченский пролив пересекли без препятствий. Ещё раньше Пасько и Смирнова увидели, как на нашем берегу заработал маяк — прожектор. Время от времени его яркий луч внезапно возникал в ночном небе, останавливался на несколько секунд, а затем медленно склонялся к горизонту и вновь устремлялся в зенит. После этого луч прожектора гас, чтобы потом возникнуть снова. Прожектор помогал ориентироваться возвращающимся с боевых заданий лётчицам.
Вот и слегка подсвеченный тусклыми фонарями аэродром. Приземлились. Короткий доклад о выполнении задания. Небольшой отдых. И снова в полёт.
В ту ночь Пасько и Смирнова ещё дважды появлялись над Эльтигеном. Только за несколько дней они сбросили десантникам 24 мешка с боеприпасами, оружием, медикаментами и продуктами.
…Великая Отечественная война застала Дусю Пасько на 3-м курсе механико — математического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова в самый разгар экзаменационной сессии. Война заставила многих студентов закрыть конспекты и учебники. Дуся вместе с подругами поехала на уборку сена в совхоз «Дединово», раскинувший свои угодья в пойме Оки. С небывалым энтузиазмом трудились студенты на уборке скошенных трав. Сотни аккуратно заскирдованных стогов сена поднялись вдоль поймы.
Скупые и тревожные сводки Совинформбюро. Каждый день сообщались нерадостные вести с фронтов. Тревожно и беспокойно становилось на сердце. Враг вступил в Прибалтику, на Украину, смоленскую землю. Горько и обидно было слышать, что наши войска отходят, оставляют города и села.
В Сентябре 1941 года Дуся приступила к занятиям на четвёртом курсе факультета, одновременно посещала организованные при университете курсы медицинских сестёр. А по ночам вместе с подругами дежурила на крышах зданий, тушила зажигательные бомбы, сбрасываемые немецкими лётчиками при ночных полётах.
В Октябре ЦК ВЛКСМ обратился к комсомольцам с призывом о формировании воинских частей из добровольцев. В числе первых откликнулись на этот призыв 9 девушек — студенток механико — математического факультета МГУ, в их числе Катя Рябова, Женя Руднева, Дуся Пасько.
Все они были зачислены во вновь формируемый женский авиационный полк. И уже в Мае 1942 года после упорной учёбы в лётной школе отправились на фронт. Будучи штурманом звена, Дуся Пасько принимала участие в разгроме немецких оккупантов на Северном Кавказе и Кубани, Таманском и Крымском полуостровах, в Белоруссии и Польше.
Памятным для Пасько был боевой вылет в конце 1943 года с лётчицей 3-й эскадрильи Ниной Поздняковой, которая об этом полёте позже вспоминала:
— Под новый, 1944 год я летела на выполнение боевого задания вместе со штурманом эскадрильи Дусей Пасько. Садясь в кабину, Дуся загадала: «Знаешь, Нина, если сегодня нас не собьют, проживём с тобой до 100 лет. Согласна?» — «Согласна, — ответила ей. — Только вот погода скверная». И в самом деле, северную часть неба затянуло облаками. На юге какая — то муть. Взлетели, набрали высоту. Прошли Керченский пролив. Поплыла береговая линия Крыма, его восточная оконечность. Южнее Керчи возвышается гора Митридат. Под ней склады, снабжающие вражескую группировку боеприпасами. Почти месяц полк охотится за ними. Сегодня все экипажи уже совершили по 2 вылета. Мы с Дусей идём в третий. Чем ближе к цели, тем хуже погода. Облачность чуть выше 300 метров. Над Митридатом тучи, словно для нас, поднялись высоко. Мы летим под ними. Однако с запада надвигается туман, и над целью нас встречают хлопья мокрого снега. Усилился обстрел. Вокруг самолёта зависли знакомые кроваво — красные шары разрывов зенитных снарядов. Опускающаяся облачность прижимает самолёт к земле. Плоскости покрываются льдом, и машина теряет устойчивость.
Наконец сбросили бомбы. До нас дошла взрывная волна, и мы почувствовали, что летим неведомо куда. Сквозь хлопья снега нельзя было разобрать, где земля, где небо. Лучи прожекторов, упираясь в низкие облака, отражались в чёрной, как смола, воде Керченского пролива. Чтобы не потерять положения, я уткнулась в приборы. От движений, которые делала при маневре, заныли руки, а от яркого света прожекторов, то и дело стегавших по глазам, перед приборной доской поплыли красные круги. Будто издалека слышу мягкий голос Дуси: «Убавь скорость. Кажется, вырвались».
Но вырвались мы ненадолго. Не успела я развернуться на восток, как обстрел возобновился. Теперь стреляли со стороны Азовского моря. Но, к счастью, Дуся хорошо это видела и спокойно командовала: «Уходи от моря. Это с катеров бьют». Я снова стала бросать самолёт то вправо, то влево. «Нина, поздравляю!» — крикнула Дуся. «С чем?» — спросила я, думая о вражеском складе. Не он ли горит? Но Дуся поздравляла с Новым годом. «Да он ещё не наступил!» — «Наступит, Нина, наступит. Новый, прекрасный, мирный год! — голос Дуси дрожал. — Впереди Большая земля, видишь? Наша земля, где нет больше фашистов! Настанет же время, когда люди будут видеть их только в кино…»
Наконец экипаж на земле. Позднякова и Пасько доложили командиру полка гвардии майору Бершанской о повторных взрывах и пожаре. Возвратившиеся следом за ними лётчица Мария Смирнова и её штурман подтвердили, что после точного бомбометания экипажа Поздняковой и Пасько начался большой пожар. О том, что склад взорван, на следующий день пришло подтверждение и с наземной станции наведения.
В одном из Октябрьских номеров 1944 года газета «Правда» так писала о боевых делах Евдокии Пасько на фронте: «В боевой деятельности штурмана эскадрильи Гвардии старшего лейтенанта Евдокии Пасько значится 780 боевых вылетов и около 100 тысяч килограммов бомб, сброшенных на укрепления противника. На её боевом счету — 157 сильных взрывов, 109 очагов пожара, 4 взорванных склада с горючим, 2 склада с боеприпасами и много уничтоженных немецких солдат и офицеров». Кроме того, она разбросала над передним краем противника и в его тылу около 2 миллионов листовок. В годы войны листовки — это тоже оружие.
Небольшого роста, смуглая, с чёрными дугами бровей на белом лице. Туго заплетённая русая коса короной обнимает её голову. На гимнастёрке ордена Красного Знамени, Отечественной войны и два — Красной Звезды. Так выглядела Евдокия Пасько.
— Мал золотник, да дорог! — с восхищением говорили о ней в полку.
Кончилась война, девушка — штурман вернулась в родной университет, снова взялась за учебники. А овладев второй специальностью, стала преподавать математику в Высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана. И с тех пор многие годы эта скромная женщина продолжала самоотверженно трудиться на преподавательском поприще, готовя специалистов для различных отраслей народного хозяйства.
Герой Советского Союза Дудаков Александр Васильевич
Родился 7 марта 1919 года в селе Согласовка, ныне Бековского района Пензенской области, в семье рабочего. В 1927 году семья Дудаковых переехала в город Ртищево Саратовской области, где Александр окончил среднюю школу №26. С 1936 года в рядах Красной Армии. По комсомольскому набору поступил в Энгельсскую военную авиационную школу лётчиков. По окончании школы в декабре 1938 года, был оставлен в ней в должности лётчика-инструктора. Готовил курсантов на самолётах У-2, Р-5 и СБ. После многочисленных рапортов получил направление в действующую армию.
В 1942 году в числе других опытных специалистов командирован в Монино под Москвой, где формировалась 22-я авиационная дивизия авиации дальнего действия. С июня 1942 года на фронтах Великой Отечественной войны.
К маю 1945 года командир эскадрильи 15-го Гвардейского бомбардировочного авиационного полка (14-я Гвардейская бомбардировочная авиационная дивизия, 4-й Гвардейский бомбардировочный авиационный корпус, 18-я Воздушная армия) гвардии майор А. В. Дудаков совершил 225 боевых вылетов на бомбардировку объектов в Берлине, Будапеште, Варшаве, Кёнигсберге.
За образцовое выполнение боевых заданий командования, мужество, отвагу и геройство, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 февраля 1948 года удостоен звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».
После войны до 1974 года служил на командных должностях в ВВС. Окончил Военно-Воздушную академию в 1952 году и Военную Академию Генерального штаба в 1960 году. Командовал авиационным соединением (22-й авиационной дивизией дальней авиации в Бобруйске). После списания с лётной работы преподавал в Военно-Воздушной академим. С 1974 года генерал-майор авиации А. В. Дудаков — в запасе. Жил в Монино (Московская область). Работал инженером в Центральном конструкторском бюро в Москве. Скончался 20 апреля 2012 года. Похоронен в Монино на мемориальном кладбище.
Награждён орденами: Ленина, Красного Знамени (дважды), Отечественной войны 1-й степени (дважды), Красной Звезды (дважды); медалями.
* * *
«Родился я в 1919 году в селе Согласовка Берковского района Пензенской области. Там детство провел. Моя мать — из крестьян, отец — из рабочих, старый солдат, провоевал 3 войны: Первую Мировую, Гражданскую и эту… В этой войне он уже не с винтовкой воевал, а с топором, как плотник, восстанавливал железнодорожные станции. Как раз перед моим поступлением в школу семья переехала в город Ртищев Саратовской области. Кстати, у меня звание «Почётный гражданин города Ртищева».
Во Ртищеве я окончил 9 классов, и, по комсомольскому набору, поступил в Энгельское военное авиационное училище лётчиков.
В 9-м классе вызвали в райком и направили на медицинскую комиссию. Из Ртищева многих тогда вызвали, почти всех. Но отобрали в лётчики только 6 человек. Окончив 9 классов, я уехал в Согласовку. Но тут же получил письмо от отца: «Приезжай, тебя вызывают в райком». Вернулся, и нас, 6 человек, отправили в Саратов. Вновь была медицинская комиссия, но более строгая. Была и мандатная комиссия. Я толком не понимал, что такое лётчик, а что техник. На мандатной комиссии на вопрос:
— Вы куда хотите: в лётчики или в техники?
Я ответил:
— В техники.
— Ну, чего Вы в техники? У Вас же одни пятерки? Идите в лётчики !
Я согласился — мне было всё равно…
Поехали мы из Саратова в Энгельс. Опять нас и медицина посмотрела, и мандатная комиссия. Потом стали нас экзаменовать. По русскому языку диктант и письменно по математике. На экзамен нам давали 2-3 часа. Я за час сделал. Проверили и оценили на «пять».
Я попал в самый сильный класс на 111-е отделение. В него попало 30 человек. В штурманы никого не агитировали, а всех в лётчики взяли. Начиналась так называемая «терка». Нам сказали:
— В наряд ходить вы не будете, будете заниматься: 8 часов с преподавателем и 6 часов — самоподготовка.
Нагрузка колоссальная. Как сейчас помню, самой сложной была «аэродинамика» или «теория полётов», так это называли. Преподаватель по аэродинамике, капитан Крашевич, представился, с каждым познакомился. И начали. В общем, за зиму мы закончили почти всю «терку». Весной начались полёты.
Вместе с теорией мы изучали самолёт У-2 — для первоначального обучения очень хороший, простой по технике пилотирования. Изучили его и начали летать. Программа полётов называлась — «вывозная». Первый полёт с инструктором, но пилотируем вместе. Первый, второй полёт… Теперь уже пилотирует курсант, а инструктор где надо поправляет.
Вообще-то срок обучения был 3,5 года, но я обучался порядка 2-х лет. Наше звено было такое особое. И нас всех, 21 человек, оставили работать инструкторами, поскольку мы и теоретически были самые сильные и летали лучше всех. Чуть позже Сашку Максимова, хоть и летал хорошо, «по глазам» списали с лётной работы, но дали ему лейтенанта и оставили работать преподавателем по физкультуре. Он был сильный физкультурник. Хороший паренёк был.
Я во время войны попал в АДД (авиация дальнего действия). На самолётах В-25 «Митчелл» мне пришлось летать в течение 6 лет — с июня 1942 года и до поступления на учёбу в Военно-Воздушную академию в 1948 году. Это были машины разных серий: B-25S, B-25D, B-25G, которые, в основном, отличались друг от друга расположением оборонительного вооружения и его количеством, а также запасом топлива.
Самолёты начали поступать на аэродром «Монино», где формировалась 222-я АД ДД в составе 3-х полков. Первыми мы получили B-25S. Они имели 2 электрофицированные башни: одну — в верхней части фюзеляжа, другую — в нижней. На каждой было по 2 крупнокалиберных пулемёта 12,7-мм калибра. Ещё один пулемёт стоял у штурмана в самом носу самолёта.
При боевых действиях в ночных условиях нижняя башня оказывалась, по существу, «слепой». Это давало возможность ночным немецким истребителям Ме-110 незаметно подстраиваться снизу к самолёту и следовать за ним до аэродрома посадки, где бдительность экипажа пропадала. Как правило, после 4-го разворота при заходе на посадку наших безнаказанно сбивали. Так погибло несколько самолётов Ил-4 и B-25S.
Наше командование отреагировало быстро: попросили нижнюю башню убрать, поставить один пулемёт со стрелком в корму и по одному пулемёту с боков фюзеляжа — их должен был обслуживать другой стрелок. Таким образом, экипаж увеличивался на одного стрелка и состоял из 6 человек. Кроме этого, в бомбовый люк поставили дополнительный бензобак на 215 галлонов, что позволило увеличить продолжительность полета до 7 часов. Такая реконструкция стала возможной благодаря большим размерах бомбового люка, в котором свободно размещались для подвески 4 бомбы ФАБ 250 и 2 — ФАБ 500. Так родился самолёт B-25D. Впоследствии в корму стали помещать 2 спаренных пулемёта, и эта серия называлась уже B-25G.
Надо отдать должное американскому командованию и их промышленности. Они немедленно выполняли все наши заявки по повышению боевых возможностей самолёта В-25. Кстати, название «Митчелл» у нас как-то не привилось, и мы всегда называли самолёт просто — «В-25».
Первое впечатление о машине у лётчиков было неважное. Сразу прозвали её «каракатицей». Хвост — киль трубой кверху и трехколёсное шасси казались очень неповоротливыми. Но полетав на ней, мы своё отношение изменили. Самолёт был очень прост при рулении, с отличным обзором вперед. Пилотирование как на взлёте, так и в воздухе и на посадке осуществлялось настолько просто, что позволяло быстро вводить в боевой строй молодых лётчиков. Из всех типов самолетов, на которых мне пришлось летать, В-25 является самым доступным по технике пилотирования. Два киля с рулями поворота в сфере действия струи от винтов и трёхколесное шасси давали возможность производить взлёт и посадку при любом боковом ветре. Не случайно впоследствии вся авиация перешла на трёхколесное шасси.
В-25 был оснащён замечательными по тем временам пилотажно — навигационными приборами. Он имел 2 авиагоризонта — у левого и правого лётчиков, хороший автопилот, который оказывал огромную помощь лётчикам при длительных и «слепых» полётах, и главное — незаменимый в ночных полётах радиокомпас.
Особо следует отметить противообледенительную систему самолёта, позволявшую летать в любую погоду. На ребрах атаки обеих плоскостей находился механический антиобледенитель фирмы «Гудрич». Резиновые «мешки» периодически надувались, скалывая лёд, а винты омывались спиртом.
Необходимо сказать о надёжной работе моторов, имевших общий ресурс 500 часов. И моторы «Райт-Циклон» его вырабатывали. Конечно, отказы были — в авиации не без этого. У моего лётчика, старшего лейтенанта Николая Сидуна прямым попаданием снаряда МЗА в небе над Будапештом был выведен из строя один из моторов. Он сумел на втором «перетянуть» через Карпаты, прийти на свой аэродром Умань и благополучно совершить посадку. Полёт на одном моторе продолжался в течение 3 часов!
Переучивание личного состава на эту технику не обошлось без казусов. Английского никто не знал — в школе все изучали немецкий. Но языковой барьер быстро преодолели. Сразу усвоили: «ON» — включено, «OFF» — выключено. А что за прибор — его и так видно, куда крутить, чтобы включить — показывала стрелка. Так что от наклеек с надписями быстро отказались. Однако имели место и неприятные ситуации, особенно при эксплуатации винтомоторной группы. Был случай, когда лётчик пролетел чуть больше 2-х часов и упал без горючего. На этом самолёте с тем же запасом топлива мы летали около 5 часов. Авария произошла от неправильного сочетания оборотов мотора и наддува (подачи сектора газа).
Теперь о боевой работе. На левое сиденье командира экипажа сажали опытных лётчиков, на правое — молодёжь. Днем переучились быстро. Послали на боевое задание в разведку несколько экипажей. И здесь сразу же выяснилось, что днём на В-25 с противником справиться трудно — малы скорость и потолок, от «Мессера» не уйдёшь. Правда, немцы не сумели сбить у нас ни одного самолёта — лётчикам удалось скрыться в облаках, но пробоины получили все. Наше командование опять быстро сориентировалось в обстановке, и полки срочно переучились для боевых действий в ночных условиях. Занимались на аэродроме «Кряж» под Самарой. После этого боевая работа ночью пошла успешно и полным ходом. Немцы объявили на весь мир, что у русских уже нет авиации. А я 15 августа 1942 года сделал первый боевой вылет с аэродрома «Монино» на железнодорожный узел Курск. Нам ещё предстояло доказать, что советская авиация жива и способна наносить удары по глубоким тылам врага.
В основном длительность полёта была 5-6 часов. Потом когда нам стали ставить дополнительный бак в люк, тогда могли летать более 7 часов. Обычно летали на скорости 200-220 миль. Миля — 1,6 километра. Когда баки стали ставить, тогда подвеску внешнюю делали, 4х250 кг. Но она у нас не привилась. И вешали вовнутрь 4х250 кг или 2х500 кг вместе с этим баком. И летали по 7 с лишним часов.
Самолёты 222-й АД ДД бомбили города Восточной Пруссии: Кёнигсберг, Тильзит, Онстенбург. Этого немцы не ожидали. У них даже не было светомаскировки. А наш налёт на Кёнигсберг они приняли за удар англо-американской авиации.
Много пришлось летать моему экипажу на выброску разведчиков над территорией всей Европы, в том числе в район Берлина. В этом случае в бомбовый люк подвешивалась цистерна емкостью 518 галлонов, и тогда можно было находиться в воздухе 15 часов без посадки. Разведчики выпрыгивали на высоте 300-400 метров через люк в кабине навигатора. Всего за годы Великой Отечественной войны я выполнил около 225 боевых вылетов.
Нельзя не сказать о варианте В-25 с пушкой. Она устанавливалась в лазе, через который штурман проходил в переднюю кабину, имела калибр 75-мм и боевой запас в 24 снаряда. Один экземпляр такой машины попал в нашу дивизию. Мне поручили её испытать днем и ночью на полигоне, и ночью — на боевое применение. Затем дать заключение о возможности использования этого самолёта.
На полигоне поставили вертикально консоль крыла и зажгли у концов и в центре неё плашки. Я набирал высоту 3000-4000 футов, переводил самолёт в крутое планирование и открывал огонь нажатием на гашетку. Днём испытания прошли нормально, а ночью произошло непредвиденное, как часто бывает при изучении новой техники. Ночной полёт проходился в той же последовательности, что и дневной. Но когда я нажал на гашетку, от пушечного выстрела вылетело яркое пламя длиной около 10 метров, которое меня ослепило. Я лишился способности следить за показаниями приборов, понимал только, что нужно брать штурвал на себя, чтобы не врезаться в землю. На сколько брать — определить не мог, однако дал полный газ ввиду опасности потерять скорость. Когда стал немного видеть, я включил фары, которые осветили верхушки деревьев: ещё одна-две секунды — и дело могло окончиться трагически. При последующем заходе и стрельбе я одновременно с нажатием на гашетку закрывал глаза и после выстрела их открывал: приятно было наблюдать, как трассирующий снаряд летел в заданную цель.
После полигонных испытаний я выполнил на В-25 с пушкой 4 боевых вылета. Объектами для удара стали железнодорожные поезда на перегонах вдоль дороги, которая проходила западнее Днепра — от Киева до Днепропетровска. Движение поездов было частое, на каждом перегоне находилось по эшелону. Один из них мне удалось взорвать огнём из пушки — видимо, попал в боеприпасы или горючее.
По результатам испытаний написал Акт и вывод сделал следующий: «Самолёт Б-25П (пушечный вариант) целесообразно использовать в ВМФ для удара по кораблям противника». За проведенные испытания мне дали отпуск продолжительностью 10 дней. Это была большая награда в действующей армии.
Следует отметить удары нашей авиации по вражеской тогда столице Хельсинки, по ВМБ и ВПО городов Турку и Котка. В результате была выведена из войны Финляндия, а значит, тысячи и тысячи жизней солдат и офицеров оказались спасены. Позднее мы наносили удары по Варшаве, Будапешту, Берлину, городам Констанцы, Дьер, Сату-Маре, Даниинг, Котовице и многим другим объектам противника. Ввиду успешных боевых действий наш полк 125-й БАП АДД преобразовали в 15-й Гвардейский БАП АДД, получивший наименование «Севастопольский».
Американский самолёт В-25 широко использовался нашей авиацией благодаря ещё одному своему важному достоинству. На нём было 2 лётчика, и на командира экипажа мы готовили только лётчиков, сидевших на этой машине в правом кресле, потому что они приобретали хороший боевой опыт и отлично владели пилотированием по приборам.
Признаюсь: у меня за всю лётную работу было 2 любимых самолёта — это В-25 и Ту-16. Но «Митчелл» что-то ближе к сердцу. Видно оттого, что однажды на войне он спас мне жизнь.
Бомбили мы однажды Курск. Мой штурман был Саша Попов. Нам заранее, перед вылетом, задали с какой высоты бомбить. 3000-4000 высоту давали, я точно не помню. Летим, штурман говорит:
— Командир, ты знаешь, — говорит, — высота будет ниже заданной метров на 500.
— Ну, пускай будет ниже заданной!
Я возьми и прибавь обороты. Звук увеличился, и меня взяли прожектора. Как начала зенитка крестить. Снаряды рвутся кругом, в кабине порохом пахнет. Представляете? У меня первый раз в жизни волосы поднялись дыбом. Я дал полностью газы, скорость увеличивается, и делаю небольшие отвороты, а стрелки докладывают:
Я скорость увеличиваю, и, слава Богу, вышел. Вышел, мотор работает нормально. С Курска курс прямо в Чкаловское. Прилетаю, все говорят:
— Как тебя не сбили?
Счастье, что не сбили. И какая разница высоты была? Размер цели длинной около 3-х километров. Ширина — метров 500. Вышел на цель, открывай люки и бросай. Страшно было.
И ещё второй был очень страшный вылет. Мы все боевые вылеты делали ночью. А тут днём, конец войны, уже полное господство в воздухе. Командир полка вообще никогда не летал, такой лопух был. Не могу спокойно вспоминать о нём. Из-за него я Героя получил только после войны. Приказывает:
— Веди полк.
И я повёл… Бомбили Вроцлав в Польше. Это перед Жешувом. Высота была 3000 метров. При подходе зенитка малокалиберная как врежет! И один снаряд малокалиберный попал мне в левый мотор и взорвался. Стрелки как закричали:
— Командир, левый мотор и бензин!!!
Вот тут счастье. Бензиновая трубка пробита, но она на стороне противоположной выхлопному патрубку, и бензин бьёт в другую сторону. И ещё и масло, и тормозная жидкость били. Я быстро другому мотору полные обороты, а поврежденный выключил. С 2000 кг бомб самолёт идёт со снижением. А зенитка хлещет. Я говорю штурману:
— Не сбрось бомбы на своих! А то расстреляют.
Штурман кричит:
— Командир, ещё несколько секунд.
И вдруг, как по команде, зенитка огонь прекратила. Видно с земли увидели, что на одном моторе иду, и спасибо наземным, подавили всю зенитную артиллерию. Уже высота 1000 метров. А минимальная высота сброса — 500 метров, как раз подходит, смотрю, открываются люки, и лампочка загорелась. Ну, слава Богу! Сбросил бомбы. Развернулся «блином» — и на свою территорию. Около часа шёл на одном моторе и сел в Ченстохово. Мои ведомые, Лёшка Фадеев и Петя Бобров попросили разрешения и тоже сели. Я смотрю: давление в гидросистеме есть, выпустил шасси, сел. Думаю, надо сойти с полосы, нажал на правый тормоз, мне давление позволяло, и сошёл с полосы. Это же надо же какое счастье… И самолёт цел, и люди целы! Никого не сбили, и я, слава Богу, прилетел!
Выключил моторы, оставляю «правака» — правого лётчика — и стрелка охранять самолёт, сам со штурманом сел к Фадееву и лечу в базу, докладываю. На второй или третий день я свой самолёт перегнал.
Я бомбил не только Берлин, Варшаву, Кёнигсберг, города вокруг Берлина. Порт Хель, в конце войны, тоже бомбил. В 1943 году я Берлин не бомбил. Тогда чаще свои города бомбили: Киев 3 раза бомбил, Минск бомбил… Гитлер прилетал в Минск, и нам приказали прямо по центру. Я, как правило, осветителем ходил. Вот когда Киев бомбили, одна бомба попала на вокзал, как раз где ресторан, вот там ухлопали много немецких офицеров и солдат. Ну и наши тоже погибли. Вы сами понимаете: много мы бомбили свои железнодорожные узлы. Брянск можно считать мы разбили сами, Оршу, Орёл…
Особо дальние полёты были на выполнение специальных заданий. Что это такое? Это выброска агентов. Раньше нам об этом запрещалось даже рот открывать, а сейчас болтают везде, даже в газетах писали.
Тогда дополнительный бак ставили, и я мог летать без посадки порядка 14 часов. Агентуру я с аэродрома Раменское возил. Под Варшаву, от города Минск — Мозавецкий 12 километров восточнее сбросил старика вот с таким брюхом и девушку красавицу лет 16-17. Приказали сбросить только при наличии условных знаков — 3-х зажжённых костров. Я взял это задание себе. Полетели, сбросил точно — девушка попала прямо на эти костры.
Потом по всей Польше бросали, по всей Германии, в Прибалтике бросали. Сбрасывал с высоты 300-400 метров, чтобы не отнесло далеко. Когда стали бросать агентов в чужой глубокий тыл, в том числе и к союзникам, то задание и точку сброса получали от генерала Главного разведывательного управления Генштаба. И вот однажды он говорит:
— Есть очень важный агент — майор войск СС, тот, который охранял Паулюса и в войну, и когда они в Суздале были в плену.
Я говорю:
— Давайте мне!
Вынимает этот генерал карту крупного масштаба — Берлин:
— Надо сбросить западнее Берлина, 80 километров. Вот в этот лесок, тут полянка небольшая.
Я говорю:
— Давайте.
Штурмана спрашиваю:
— Как, найдём?
— Командир, ночь лунная, лишь бы не было низких облаков. А так, я найду, конечно.
Прилетаем, Берлин освещён, трамваи ходят. Делаем один круг, второй, с третьего круга его сбрасываем. Как сбрасывали — в B-25 было 2 люка, внешний и внутренний. Когда надо агента сбрасывать, внешний оставляли на земле. Открывали люк, он садился с парашютом, а правый лётчик вылезал, пристегивал его парашют и его выталкивал. Он падал, парашют раскрывался. И все. Так и его выбросил. Передаю по дальней связи:
— Задание выполнено.
А мне уже с земли отвечают:
— Он уже вышел на связь с Москвой.
Представляете: ведь нужно парашют убрать, вытащить передатчик: вот как быстро вышел на связь. Недаром в СС служил…
Когда его сбросил и вернулся, меня встречал генерал. Благодарил.
Представляете, сколько сделали забросов? Пускай по 12 вылетов минимум сделали. Сколько мы агентов сбрасывали, представляете? Очень много я таких заданий выполнял. И подобрал самые сильные экипажи. Людей же бросали, живых людей. И не дай Бог сбросить не туда, куда надо.
Нас благодарили за этого майора СС, и за этих «поляков», встречали и благодарили. Мадьярку — красавицу вот с такими глазами сбросил восточнее города Брно, знаете в Чехословакии. Это задание я тоже взял себе. Я говорю:
— Ну, до свидания, дорогая!
— До свидания. — И даёт мне руки — После войны встретимся.
— Где же?
— У мавзолея Ленина.
Фото А. В. Дудакова, сделанное 12 июня 2011 года в Музее ВВС Монино. Первое на фоне В-25 и второе на фоне Р-5. На обоих самолётах Дудаков летал
Четыре года пока я учился в академии несколько раз приезжал и подходил к мавзолею Ленина. Два года учился в академии Генштаба в Москве. Чуть ли не каждый выходной подходил к мавзолею. Так и не встретил. И тут лет 10 или 15 назад звонит мне главный штурман дальней авиации, мой друг, генерал Силовой:
— Саша, нас словаки приглашают в гости. Сбор в 10 часов у метро.
Собрались, идем в посольство, нас встречает посол и девушки. Да, ещё вместе с нами человек 10-12 гражданских, среди них 3 женщины. Встречают нас на подносе рюмки коньяка, белого, бокалы шампанского, закуска, всё такое. Я беру 100 грамм, выпил, закусил. Первый раз в жизни меня «господином» назвали. Посол представил меня:
— Господин генерал Дудаков!
Выступления начались. И главный штурман Фёдор Степанович Силовой мне предоставляет слово. Я говорю:
— Кроме того, что сказал господин посол и наш главный штурман, добавлю. — И начал рассказывать, как мне пришлось лично забрасывать девушек и ребят. А одна женщина посмотрит и отворачивается, посмотрит и отворачивается. А словацкий офицер, капитан, что рядом стоял, говорит мне.
— Может быть она здесь?
Я говорю:
— Может быть и здесь, но ведь 50 лет прошло, я её не узнаю.
Когда уже стали расходиться, я хотел к ней подойти. Но меня посол остановил, я с ним разговаривал. Поворачиваюсь, её уже нет. Мне так хотелось с ней поговорить, наверняка, она одна из тех, которых я забрасывал. Не выдержала она, заплакала, ушла… И я ушёл. Представляете… Вот так вот.
Хочется рассказать, как я сбивал немцев. Был такой случай. Наш 125-й авиаполк (в марте 1943 года он стал 15-м Гвардейским, потом стал именоваться 15-й Гвардейский Севастопольский Краснознамённый) перебросили в Чкаловское. Если мы с севера возвращались, то выходили на Клин, Загорск, и кто в Чкаловское, кто в Монино. Если возвращались с юга, то выходили на Серпухов, шли по Оке и опять на свой аэродром. Не помню, то ли Вязьму, то ли Смоленск бомбили. Превышение над уровнем моря до 400 метров. Ну и идём домой, прошли Клин. Стрелок — радист говорит: «Командир, сзади-ниже всё время идёт самолёт».
Я говорю:
— Смотри, батя, не зевай!
Вася был старше меня на 7 лет, я его «батя» звал. Включаю радиовысотомер. 450, 425 метров, ниже я не могу спускаться. Спрашиваю:
— Что у нас?
— Идёт на нашей высоте и приближается.
Я говорю:
— Не зевай. Сейчас сыграю «Сулико».
Беру и выпускаю закрылки. У меня минимальная скорость, на которой я могу держаться в воздухе, меньше, чем у истребителя. И он, чтобы не проскочить меня, делает отворот вправо, и луна осветила фашистские кресты! «Батя» не выдержал, как дал длинную очередь! Я его спрашиваю:
— Ты не в своего стрелял?
— Нет, командир. «Мессер», я видел свастику. Вон, горит на земле!
Я говорю штурману:
— Пометь это место…
Истребитель близко подошёл, и длинная очередь, возможно, убила лётчика, он на ручку навалился, а земля-то рядом была, ударился и загорелся.
Прилетаем, докладываем. Командир полка взял штурмана, стрелка, и они слетали на Ли-2 в Клин. На «газике» на место добрались. При возвращении сообщают: «Сбит Ме-110».
Стрелку — орден, мне — благодарность. Вот так.
Потом мы сбили ещё одного, это я сам видел. Говорят, что я и третьего сбил, но я не видел и не хочу прихвастывать. Двух — сам видел…»
(Из воспоминаний Героя Советского Союза Дудакова Александра Васильевича)
Родился 17 ноября 1923 года в селе Новокраснянка ныне Кременского района Луганской области (Украина). Украинец. В 1941 году окончил Лисичанский аэроклуб.
В армии с июля 1941 года. В 1944 году окончил Омскую военную авиационную школу лётчиков и Краснодарское объединённое военное авиационное училище (в городе Грозный).
Участник Великой Отечественной войны: в феврале-мае 1945 – лётчик 35-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка. Воевал на 2-м Прибалтийском и Ленинградском фронтах. Участвовал в блокаде курляндской группировки противника. Совершил 6 боевых вылетов на бомбардировщике Пе-2.
После войны продолжал службу в строевых частях ВВС (в Прибалтийском военном округе).
В 1950-1962 – лётчик-испытатель Государственного Краснознамённого научно-испытательного института ВВС. Участвовал в государственных испытаниях бомбардировщиков Ту-16 и Ту-95, пассажирских самолётов Ту-114 и Ту-116. Провёл испытания Ту-114 на больших углах атаки и испытания по боевому применению Ту-95. С декабря 1961 года подполковник И.К.Ведерников – в запасе.
В 1962-1990 – лётчик-испытатель ОКБ А.Н.Туполева (в 1980-1987 – начальник лётной службы ОКБ). Поднял в небо и провёл испытания первого серийного самолёта дальнего радиолокационного обнаружения Ту-126 Куйбышевского авиазавода (в 1966 году), противолодочных самолётов Ту-142 (в 1968 году) и Ту-142М (в 1975 году). Провёл испытания по отработке дозаправки самолётов Ту-16 и Ту-142, испытания по боевому применению ракетоносца Ту-22К. Участвовал в испытаниях военного самолёта Ту-95РЦ, пассажирских реактивных самолётов Ту-104, Ту-124, Ту-114, Ту-134, Ту-144, Ту-154, Ту-204 и их модификаций.
За мужество и героизм, проявленные при испытании новой авиационной техники, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 сентября 1981 года Ведерникову Ивану Корнеевичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».
Живёт в городе Жуковский Московской области. Работает инженером-методистом в ОКБ имени А.Н.Туполева.
Заслуженный лётчик-испытатель СССР (16.03.1963), полковник (1971). Награждён 2 орденами Ленина (26.04.1971; 3.09.1981), орденами Октябрьской Революции (29.03.1976), Красного Знамени (29.04.1957), Отечественной войны 1-й степени (11.03.1985), Красной Звезды (28.09.1956), медалью «За отвагу» (25.05.1945), другими медалями.
Дневник Ивана Корнеевича Ведерникова, Героя Советского Союза, полковника ВВС, заслуженного летчика-испытателя СССР
Дневник, выдержки из которого здесь приводятся, сохранился в семье Ведерниковых с военных времен. Его вел Иван Корнеевич Ведерников, Герой Советского Союза, полковник ВВС, Заслуженный летчик-испытатель СССР. Он и сегодня в строю, в летном строю, как он мечтал в своей юности. Ушедший на войну со школьной скамьи, с родной Украины, он сначала учился летать под Омском, а, закончив летную школу в 1944 г., участвовал в боевых действиях. Он участник двух знаменитых парадов Победы в Москве в 1945 и 1995 годов. Поистине героическими годами стали для него и послевоенные годы. Он начал испытательные полеты в 1950 г., с 1962 года летал у Туполева до 67 лет, и в ОКБ им. А.Н. Туполева работает до сих пор. В своей жизни летчика летал на 56 типах самолетов! Был испытателем 40 лет, а летал в общей сложности 49 лет. Последний испытательный полет он совершил на ТУ-204 7 августа 1990 г. Но Иван Корнеевич и дальше неразрывно связал свою жизнь с авиацией, занимаясь обучением авиаперсонала на новые самолеты «ТУ», руководит первым фирменным Авиационным учебно-методическим центром, созданным по его инициативе. Многие летчики на просторах нашей родины не по наслышке знают и ценят его.
Когда-то в свое автобиографии он написал: «Воспитан я советской школой и Красной армией в безграничной вере в политику нашей партии, в преданности своему народу, партии, правительству». В безграничной вере в свою Родину живет Иван Корнеевич Ведерников и по сей день, трудясь и занимаясь любимым делом.
* * *
22 сентября 1941 года. 7 дней уж прошло как мы приехали в город Омск и находимся в лагере. Живем в палатках. Немножко прохладновато, не то что на Украине. Как не хотелось мне расставаться мне со своею милою Украиною! С ее садами, полями, рощами, людьми!.. Здесь тоже люди не плохие, но не то что украинцы. Почти 18 лет я прожил не выезжая из одного района, а потом сразу проколесил несколько тысяч километров. Мой 18-й год полон неожиданностей и год начала моей настоящей жизни. С 1 сентября и до 15 я пребывал в дороге, я ехал с Украины (г.Красноград) и Сибирь. За дорогу мне больше всего понравились Уральские горы. Особенно они красивы своими сосновыми рощами. Горы имеют округленный вид, не скалистые и поросшие соснами и елями. На восточной части гор много озер, очень красивых, возле которых в некоторых местах есть санатории. Мы также проехали много разных городов, о которых я почти ничего не знаю.
Город Омск очень большой, но я видел только его окраины. 19 сентября был на реке Иртыш – я помыл свою гимнастерку и пр. Река сама — вроде Волги, только с абсолютно голыми берегами. Вода мутноватая. Судоходная.
Полетов до этих пор нету за отсутствием бензина. Нам ужасно хочется летать. Живем в лагере Черемушки южнее от Омска на 13 км.
26 сентября. Я вылетел самостоятельно на самолете Р- 5.
23 сентября к нам пришла весть о занятии германцами г. Киева – сердца нашей Украины. Это сообщение навело на меня грусть и разные размышления, но ни капли не поколебалась вера в победу, но злость к врагу еще сильнее стала.
29 октября. 11 часов утра. Сегодня хороший осенний день: солнце тихо маленький морозец. Сравнительно тепло. Уже были морозы до –15. Выпал снег, но за последние дни он растаял.
25 октября я окончил программу летной практики на самолете Р-5. За отличное окончание получил благодарность от командира отряда. Живем в палатках. Нам выдали еще по палатке и в палатках мы построили печки. Если печку топить, то в палатке тепло. Заниматься теорией очень холодно. На лекциях мы делаем перерыв, чтобы постукать ногами, попрыгать-погреться.
Каждый день к нам приходят известия о идущей войне. Фашисты идут на Москву и на мою родину Донбасс. Сердце мое пылает ненавистью к врагу и жаждет ему мести. Если бы я мог принести пользу, был бы обучен, я бы сегодня подал заявление идти защищать Донбасс – мой милый Донбасс. У меня одно желание: скорей выучиться на пилота и повести свою машину на врага, чтобы сбросить на его голову град бомб.
2 ноября Погода стоит очень хорошая вот уже дней 10; тихо, солнце, тепло. Ожидаем переезда на зимние квартиры.
Письма на родину уже не идут.
8 ноября. Вчера и сегодня великий праздник Октября, который мы празднуем в этом году в очень тяжелой и напряженной обстановке. Мы отметили этот праздник одним выходным днем 7 ноября и коротким собранием. Живем по-прежнему в лагере.
Из родины никаких известий, только и всего, что получил 100 рублей.
Сегодня я распрощался с Р-5 — сдал зачет по полетной практике (весьма неважно).
17 ноября. Нахожусь в Омске — Кировске на зимних квартирах.
Жизнь моя веселая; всегда на колесах.
Вещичек пучочек – в дорожном мешке.
Молча команде любой я внимаю –
Веселая жизнь в красноармейской семье.
Живу без заботы, нужды не пытаю.
Вся доля моя – мой командир.
Девушек только во сне я встречаю,
И все мы равны как один.
9 ноября. Мы наконец ушли из лагеря. Переправлялись через Иртыш на поезде, что сделать группой нелегко, потому что поезда очень перегружены.
Сразу по прибытию в Кировск нас, окончивших программу на Р-5 перевели на наземную подготовку на СБ. До этих пор мы не летаем, потому что мы не сдавали зачет по матчасти СБ. Ожидаем с нетерпением полетов, несмотря на холод. В день выезда из лагерей выпал маленький снежок, а на второй день ударил мороз, достигавший за эти дни — 28.
20 ноября. С каждым днем понижается температура. Сегодня t = -35.
Из дому нет никаких известий. По всем данным Рубежное уже занято фашистами.
13 ноября пришли последние письма из Рубежной моим товарищам Лымарю и Теги. Когда я прочел эти письма, мне сжало горло и в сердце закипела жажда мести – кровь за кровь и смерть за смерть. Крепко поплатятся фашисты за то, что они натворили на нашей земле.
25 ноября. Вчера к Теги приехали родители, выехавшие из Рубежного 40 дней тому назад.
До их отъезда из Рубежного не было ничего особенного. Они видели моих родителей. Что с ними сейчас и где они там – не знаю. Писем уже вот полмесяца никто из нас, рубежан, не получал. По всем данным мой родной город занят. Каждый раз, когда я вспоминаю о своих братишках Лене и Васе, у меня невольно наворачиваются слезы.
Что может быть с Леней, если он остался в Рубежном, ведь он был комсоргом и горячим патриотом? Какая доля моего любимого меньшого братишки Васютки – веселого бойкого драчуна и отличника учебы.
Я вспоминаю одну сцену, случившуюся перед моим отъездом, которая меня больше всего расстроила и вызвала слезы. Я возвращался из Переездной из Аэроклуба, где нам сказали, что на следующий день мы выезжаем. Приехал я шестичасовым рабочим поездом. Когда я встал с поезда, меня встретил мой родной поселок: улицы, переулок, в которых я провел свое детство и два года юности. Мне никак не верилось, что завтра я посмотрю на все это последний раз и неизвестно, когда увижу все это вновь. Раздумывая, я подошел к своему дому. Как будто бы в первый раз я увидал его, увидал кучерявые посаженые мною(несколько лет тому) туты, акации, клен. И враз мне вспомнилось детство: то я стреляю из рогатки, бегая по лесу с кучей товарищей, то утром отправляюсь в школу, то сижу с удочкою над озером.
Вдруг мои мысли прервал шум говора, вырвавшийся из двери, открытой моей мамой. Никто не знал, когда я буду уезжать, но в комнатах было полно родных, соседей и знакомых, которые пришли проводить меня, В дверях меня встретила мать и сразу спросила: «Ну что?.. Когда?..»
«Завтра, — ответил я. – В двенадцать часов дня» Все сразу заговорили, а мать заплакала, Матери больнее всех.
Я зашел во вторую комнату, где сидели за столом все гости и сел на стул. Я ничего не думал, не плакал, не смеялся. Я сидел молча и неохотно отвечал на все поступавшие ко мне вопросы в большом количестве. У меня были какие-то странные чувства. Мне хотелось поскорее уехать, чтобы учиться летать на более сложных машинах, и очень не хотелось оставлять родной дом, город, родных, знакомых, друзей.
Вдруг меня кто-то сзади легонько толкнул. Я не торопясь оглянулся. Передо мной стоял любимый брат Вася. Ему, по-видимому, нечего было мне сказать, и он стоял молча и глядел своими кошачьими детскими, искренними глазенками прямо в мои глаза и только произнес: «Ваня», а остальное говорили его глаза: «Я знаю, что ты уезжаешь, посмотри ж последний раз на меня!»
Этого никто из присутствующих не заметил, но меня его взгляд пронзил в самое сердце. Вспыхнул горький вопрос: «Неужели и эти глазенки я вижу почти последний раз? Неужели не буду слышать этот милый голосок меньшого братишки?» Горло мое больно сжалось, и я не мог терпеть. Отстранив его рукой, вышел из дому, зашел за погреб, где никто меня не видел, и из моих глаз брызнули слезы. Я плакал так, как не плакал уже 8 лет, как когда был крепко обижен кем-нибудь сильнейшим от меня.
Как тяжело сейчас мне вспоминать все это! Как тяжело думать о том, что там, где я провел свое детство, юность, там, где остались мои мать, отец, братья, родичи, товарищи, подруга, сейчас хозяйничают пришедшие из чужих краев какие-то сволочи, чинят разбой и издевательства, отымают у народа то, что он нажил своим трудом за несколько лет, то, что он строил года и разрушают все это! Как тяжело не знать доли своих родителей, братьев, сестер! Мы выгоним всю эту сволочь из нашей земли и крепко отомстим за все, что натворили эти грязные сволочи – фашисты на нашей земле.
29 ноября. Жизнь моя сейчас слишком бесплодная и однообразная. Живем в тесном помещении, занимаемся теорией. Подъем в 6.30, потом завтрак, в 8.30 занятия и до 9 часов вечера с двухчасовым перерывом. Всего занимаемся 11 часов, но много лекций мы сидим без преподавателей, ввиду того, что многие из них уехали на фронт. Короче говоря: мы много сачкуем. Лень развивается. Сегодня, например, у нашей группы летный день, но я сачкую.
Позавчера я получил из дому открытку, которая была написана 2 месяца тому назад. Сегодня получил открытку от дяди Феди. Он был в Уфе, но теперь куда-то уехал.
Я прочел некоторые правила Толстого Л., которые мне очень понравились.
2 декабря. Жизнь продолжается прежняя. Я написал одно стихотворение, которое имеет преимущество над прежними легкостью, краткостью выражений и художественностью благодаря более внимательному моему старанию и советам и критике Черниченко. Его критика мне очень нравится и приносит пользу в литературном развитии.
Погода. Морозы поменьшали. Ветров почти нет. Ночи тихие, темные, с чистым небом. Температура в среднем –18.
10 декабря. Получил письма из дому от брата Лени, от друзей Л. Походни и В. Момота. Жизнь прежняя. Много сачкуем. К нам в эскадрилью прислан командовать майор. Буквально все хочет перевернуть. Хочет наладить дисциплину, которая у нашей эскадрильи, да и в остальных, очень разболтана. Причина разболтанности – это малость внимания со стороны командования на нас и не очень хорошее материальное обеспечение. Все идет на фронт, все идут на фронт. Я тоже хотел идти на самолете У-2 добровольцем, но таких, как я, не берут.
Погода: за последние дни морозы усилились до –30, вчера дул юго-западный ветер, несло снег.
16 декабря. Сегодня получил телеграмму от Гали Бокатой, которой совсем не ожидал. Она такого содержания: «Жива, здорова. Поздравляю с днем рождения. Целую. Галина». Но, к сожалению, эта телеграмма опоздала ровно на месяц.
Позавчера получил письмо от папы. Он находится в Уфе, выехал из Рубежной 26/Х с оборудованием завода. Мои браты Вася и Леня и мать остались в Рубежном. Что с ними – не знаю!
Положение на фронте изменяется в нашу пользу. Враг начинает отступать…
Связь наша с Ворошиловградом налажена. Полученные нами телеграммы доказывают, что железная дорога на Ворошиловград освобождена. Для нас большая радость!
Погода: сегодня мороз достаточно большой, наверное, градусов –28. Тихо три дня назад было совсем тепло. Температура доходила до –5. Был небольшой снегопад.
На сегодняшний день у меня большой подъем духа, настроения и трудоспособности. Стихов не пишу. Пишу конспекты.
Сегодня наши войска отбили г. Калинин.
22 декабря. Живу по-прежнему. Занимаемся теорией. Полетов и не предвидится.
Позавчера получил письмо от Галины – моей бывшей подруги. В письме она говорит о любви, о верности дружбе и прочее, но все это мне как-то странно. Уже прошло полгода, как я сидел или говорил с молодой девушкой, и я уже совсем от них отвык. Потому всякая любовь мне кажется какой-то странной и пустой. Единственное у меня сейчас желание – научиться летать и уехать на фронт.
Погода очень похожа на такую погоду, как и на Украине, только морозы гораздо больше. Сегодня t –40. Но этих морозов мы не ощущаем, так как только перебегаем из помещения в помещение и все время проводим в казарме или же в корпусе УЛО.
26 декабря. Все по-старому. Погода гораздо теплее. Сегодня ясный день. Кончается 1941 год.
41-й год резко отличается от всех прожитых мною 18 годов. Этот год является годом моего вступления в авиацию и вообще в жизнь. В авиацию я вступил, можно сказать, шутя, но уйти из нее я не намерен до конца своей жизни. Буду летать, пока мой организм не откажет мне в этом.
Да, много я ошибался, представляя себе жизнь, сидя на школьной скамье. Жизнь оказалась гораздо проще и сложнее от той, которую я себе представлял.
За все 18 лет своей прошлой жизни я видал только всего 2-3 города маленьких и несколько сел, а за последние полгода я увидел много городов, сел и разных людей. В этих городах я видел много заводов, фабрик, видел большие поля с хлебом, а на станциях по-над вагонами бегают люди и просят корочку хлеба. Я понимаю всю трудность настоящего положения, но мне становится не ясно, почему не везде одинаковое материальное обеспечение, почему один человек хорошо живет, а другой ходит хлеба просит – ведь у них у обоих есть и сила, и разум. От чего это зависит?
В 1941 году я узнал, что такое война! Война – это самое большое лихо в жизни человека и в его хозяйстве.
1942 год
1 января. Сегодня мы встречаем Новый 1942 год. День сегодня не рабочий. Целый день болтаемся без дела по казарме. Но и этот год мы встречали с радостью. Враги наши начинают отступать. С родины получаем известия, что враг был у самого города, а сейчас его далеко угнали.
Честь и слава славной Красной Армии! Спасибо товарищу Сталину за его мудрую политику! – звучит в моем сердце. Я уверен, что мы врага разобьем. Иначе и быть не может.
9 января. С 8-го января у нашей 71 группы по расписанию полеты, но их нету. Сачкуем. Живем от завтрака к обеду, а от обеда к ужину. Получил письма от мамы и брата Васи от 20/ХП – 41г. Дела наладились. Дома все нормально. Получил письмо от папы из Уфы и от дяди Феди с фронта письмо и 100 рублей.
Погода сравнительно не холодная, но ветреная. Ветер с юга.
19 января. 2-й отряд 6-й авиа эскадрильи, т.е. мы, переведены в запасной батальон. Жить перешли из здания в землянки. В землянке очень тесно. Летать будем не скоро, а летать так хочется! С сегодняшнего дня начинаем заниматься теорией и ходить в караул.
10 и 14 января. Будучи участником струнного кружка, посетил госпитали. Мы давали концерты. Все очень довольны. За последние 5 месяцев только 10 января я накурился папирос, да еще и одну пачку с собой принес. С куревом обстоит очень плохо. Махорки нету, папирос и не спрашиваю. Получил 100 рублей от дяди Феди.
Последний вечер в общежитии 6-й авиаэскадрильи. Прощальный.
Хотя еще никто приказа о переформировке не зачитывал нам, но мы уже знали, что нас переселяют в землянки в запасной батальон. Но кому хочется покинуть эскадрилью! Кому хочется отдаляться от полетов, а, следовательно, и от фронта! И, наконец, кому хочется из светлого помещения переходить в землянки! У всех создавалось какое-то печальное и тревожное настроение, но никто не грустил, а только стали вести себя развязно и вольно.
На вечерней поверке 17 января в строю не было равнения, все говорили, смеялись, в общем, чувствовалась частичная отчаянность курсантов. Старшины отряда не было, его замещал Каралкин. В конце поверки он объявил порядок работы на 18 число. Из строя посыпались реплики и вопросы. В это время пришел майор (нач. штаба). Он сразу все разгадал и произнес длинную речь, которой немного всех успокоил. Но вот строй распустили и объявили отбой. Никому не хотелось спать. В одном из углов казармы кто-то запел «Ревела буря», его поддержали. И вскоре песня зазвучала на все помещение. Все знали, что за это могут строго наказать, но почти все пели. За этой песней пошла другая, потом третья и т.д. Дневальный зажег свет и требовал прекратить безобразие после отбоя, но его никто не слушал. Лампочки повыкрутили и продолжали. Некоторые произнесли иронические речи вроде реплик. Ораторам горячо аплодировали и кричали «Ура!» «Прощай авиация! Да здравствует пехота!» и пр. Каралкин пытался присмирить, но его никто не слушал.
Потом начали всем отрядом изображать гул моторов, пароходов. На проходе занимались физкультурой. Никто не спал.
Но вот немного затихли. В это время появился старшина Литвин. Услышав гул, он крикнул: «что за шум после отбоя!» Его никто почти не видел, так как в казармах было темно, а когда он закричал, его узнали и подняли вой. Он остановился удивленно, по-видимому, не зная, что делать. Он сказал: «А ну еще!» Гул снова повторился. Он опять: «А ну еще!» Гул снова повторился и он ушел, видя, что ничего сделать не сможет.
Было уже около часа ночи. Некоторые, особенно первое звено, молчали, но песни зазвучали другие: «Броня крепка», «Катюша» и прочие. Вдруг прибегает полураздетый старшина эскадрильи и кричит: «В ружье! Подымайся!», и к выключателям. Но лампочки не загораются, и никто не вскакивает, как обычно вскакивали с постели по тревоге. Он начал кричать еще азартнее, бросился на кровать и вкрутил лампочку. Лампочка зажглась, но едва он отошел, лампочку вновь выкрутили. Старшина тогда начал нападать персонально. Стягивал с кроватей, приказал вкрутить лампочки, которые по его отдалению вновь тухли.
Но когда он дошел до крайней степени расстройства и кричал на все горло, некоторые начали медленно подыматься. С трудом, как-нибудь, нас построили и старшина эскадрильи начал требовать инициаторов. Выдал инициаторов только один Каралкин – три человека со своего звена. Их арестовали и отвели в пустую комнату. После ряда угроз строй распустили. Только лишь начал я раздеваться, как пришел старшина и вызвал меня, Кунова, Желтоухова. Нас арестовали. Посадили нас в канцелярию, вынеся оттуда стулья и столы. Нас было пятеро: я, Кунов, Черкашин, Желтоухов и Проскуренко. В канцелярии мы продолжали петь. Грустил только Проскуренко. Оттуда я удрал, чтобы надеть свитер, так как там было холодно. Это заметил старшина. Поднял на нас крик, отобрал у меня свитер, когда я добровольно вернулся, но потом вернул.
Вскоре нас выпустили. Когда мы вернулись в казарму, все уже давно спали.
Так мы попрощались с 6-й эскадрильей.
26 января. Живем в землянках. Очень, очень тесно спать. Курить нету, но мы миримся со всем. Нам бы только полеты!
Занимаемся теорией по 6 часов в день. 3 часа самоподготовки, 2 часа культмассовая работа, 2 часа строевой подготовки. Получил наряд вне очереди от ком.роты.
1 февраля (воскресенье). Жизнь идет нормально. Сегодня выходной, будут общешкольные строевые занятия.
Вчера вечером в ДКА было комсомольское собрание, где меня избрали в бюро батальона.
Получил посылку из дому, которая была выслана мне еще в октябре. Писем не получаю. Письма, посланные в Ворошиловградскую обл., возвращаются обратно. Учеба идет нормально. Самочувствие хорошее.
28 февраля. Живем в землянках, продолжаем курс теоретической летной подготовки. Занимаемся по программе почти полной годичной школы. С самодеятельностью батальона засыпались на смотре 17 февраля. Причиной этого наполовину является несуразное вмешательство комиссара батальона. Вся моя охота организовывать самодеятельность отпала, но думаю все же начать организацию снова.
Писем из дому не получаю. Получил письмо от Кости Андреева. Как он счастлив, что учится на истребителя!
Читаю книгу «Стратегическое развертывание». Погода очень хорошая (теплая). Зима оказалась гораздо теплее, чем о ней говорили.
Каждый день все дальше и дальше откатываются на запад фашисты. Мы настолько уверены в себе, в нашей победе над врагом, что все сообщения об успехах нашей Красной Армии не являются для нас неожиданностью, и наоборот, все идет так, как нам говорили и как мы и ожидали.
Возможно, скоро перейдем в эскадрилью.
11 марта. Жизнь прежняя. В воскресенье был на субботнике. Работали на кожевенном заводе; убирали кожи, привезенные из Аргентины. 8 марта у нас забрали шинели на фронт, а нам выдали легенькие фуфаечки. Погода очень холодная. Мороз градусов 18 и сильный ветер.
5 апреля. Днем под действием солнца снег растает, а ночью опять замерзает. Живем в землянках. Сдаем зачеты по мотору М-103, самолету СБ, топографии. Из дому письма получаю.
С 1-го апреля у нас новый распорядок дня. В основном занимаемся почти 4 часа в день, а остальное время идет на строевую, самоподготовку и пр.
2 мая. Наконец-то пришел долгожданный день: мы перешли в эскадрилью №4. Живем в здании УЛО. Занимаемся уже с утра по 6 часов. Праздник 1-го мая я встретил в карауле. Махорку я уже давно не видел, а курю самосад, цена стакана самосаду 20 рублей, и то очень, очень трудно достать.
26 мая. Живем по-прежнему в зимних квартирах. Сегодня погода хорошая, но на днях было очень холодно и даже выпал снег в ночь с 21 на 22 мая. Половина нашего отряда иногда летает, одна группа уехала готовить лагеря, а мы, знаменитая 71 кл.о. занимаемся теорией. Письма получаю частенько, особенно от Галины. Сегодня получил письмо от мамы с фотографией. Мама пишет, что у нее очень плохое здоровье, а Леня уехал в Уфу к папе. От папы никаких известий. Самочувствие мое вообще неплохое, но я чувствую себя как-то приглушенно. Часто вспоминаю родину, родных, друзей.
15 июня. Живем в лагерях с 31-го мая. Лагерь Густафьево расположен восточнее Омска километрах в тридцати, Аэродром очень большой, окружен березовыми балками, в одной из которых помещается наш лагерь. Южнее от лагеря проходит железная дорога, а вокруг небольшие села. Природа очень хорошая. Везде высокая трава, цветы, воздух очень свежий и в спокойное от ветра время наполнен ароматом цветов. Деревья – только березы. Очень много земляники, цветет шиповник. Трава очень хорошая и высокая, но косить ее, по-видимому, не будут. В лагерь мы приехали ночью, вернее вечером, а утром меня разбудил громкоголосый соловей, хоть птиц здесь мало. Утро было очень хорошее, но когда мы пошли набивать матрасы, комары, которых здесь ужасно много, дали себя почувствовать так, что и природу забыли, а быстрее убегали от них. Лагерь мы хорошо почистили и комаров теперь гораздо меньше. Устроились очень хорошо. Имеем хорошо оборудованную спортплощадку, ленинскую комнату, открытый театр, умывальник, душ, хорошую столовую, ветряную водокачку. В общем, все хорошо, плохо только, что нет полетов на Р-5 – нет горючего. Мы занимаемся теорией. Классы на открытом воздухе и частенько во время занятий разводим костры, спасаясь от комаров. В караул ходим через 5 дней на шестой. Питание, как и было, в натяжку, не худаем, но и не наедаемся. Самочувствие неважное. Хочется поскорее окончить нашу школу, да уехать с этой школы. Некоторым моим товарищам не удалось стать летчиками. 300 человек со школы забрали в артиллерийское училище. От них получаю письма. Писем из дому не получаю уже полмесяца. Про отца ничего не знаю уже 3,5 месяца. Я уже окончательно потерял надежду на то, что когда-нибудь попаду на фронт летчиком.
2 сентября. Живем в лагере Каланчовка в 5 эскадрилье. Сюда мы были переведены 26 августа. 4 авиоэскадрилья расформирована и как таковая не существует. Славно мы пожили в лагере Густафьево. Последнее время жизни там мы частично занимались теорией, а по воскресеньям работали в колхозах. Последние 4 дня я работал в лесничестве, где время провел очень хорошо. Летать в Густафьево так и не пришлось. Там у нас было очень много свободного времени и я начал учиться играть на скрипке. Часто ходили за пределы лагеря за табаком, горохом, огурцами. Табак рвали сырой, а в лагере в лесу сушили его. С большой охотой употребляли горох. Огурцы здесь очень хорошие растут. Каждый день у нас пускали кинокартины, были танцы и вообще пожили культурно и хорошо.
Сейчас меня окружает обстановка куда хуже. Живем в землянках, везде грязно, столовая в землянке и там очень грязно и с потолка на столы сыплется песок. В караул ходим через день, работаем по постройке дорог и оборудованию лагеря. Здесь будем жить и зимой. Полетов не предвидится, теорией не занимаемся. Обстановка на фронтах очень тяжелая. Немцы уже ворвались на Северный Кавказ. Ворошиловград уже давно занят, г.Рубежное был занят 10 июля. Там остались и по всем данным не успели уйти мама и меньший брат Вася.
Связь имею только с отцом и Леней. Они в Уфе работают на заводах. От Костика Андреева ничего не получаю, от Колесниченка – тоже. Оба они на фронте и может их уже нет в живых.
Настроение мое неважное. Конца пребыванию в школе не видно, а жизнь то не очень хорошая.
20 сентября. Живем там же в лагере Калачово. Работаем по оборудованию лагеря, через день ходим в наряд. Настроение неважное.
1943 год
25 января. Живу с 28/ХП в Любинском гарнизоне – это в 4 км от Омска на северо-запад. Живем также в землянке, которую сами же и выстроили. Мне работать на постройке нового местожительства не пришлось. В тот день, когда наш отряд уезжал работать из Калачёва, я был болен. Болел я почти половину месяца, а начал болеть 6 ноября.
Жизненные условия здесь в Любино немножко лучше. Землянка оборудована лучше. Выстланы полы, спим на кроватях. В столовой, нами же выстроенной, тоже холодно. В наряд ходим через З дня на 4-й. Занимаемся теорией. В связи с выходом приказа № 56, а также с введением погонов и новой формы, дисциплинка малость покрепчала.
С каждым днём всё радостнее и радостнее доходят к нам вести с фронта. Сегодня нашими войсками занят г. Старобельск.
В Любино я познакомился с некоторыми девушками. Одним словом всё это дрянь. Девушки сами на шею вешаются. Но моё сердце и не ворохнется. С нетерпением жду, когда можно будет написать письмо в Рубежное и узнать о брате, маме и о Галке. Её я не забываю. В октябре нам выпало счастье полетать на самолете P-5. Я сделала 2 полёта строго и 7 по кругу, 3 из которых самостоятельных.
Настроение – будничное. Здоровье – так себе. Время проходит медленно и томительно. Мой товарищ Яков Васильев отчислен из школы за отказ от работы и недисциплинированность. Яков глубоко и явно не прав в своих поступках, но томленье этой жизни формальностью, муштровкой — фактически бездельем мне тоже надоели без конца.
Письма получаю только из Уфы и то в 3 м-ца одно.
11 мая. 5 мая получил письмо из дому от мамы и Васи. Они живы и здоровы. Фронт проходит по Донцу. Рубежная на передовой линии. Сегодня во сне я видел свой родной город, мать и брата. Они предстали передо мной суровыми, молчаливыми, исстрадавшимися. Я видел свой поселок горелый, разрушенный, а жителей — привыкшими к лишеньям, несчастиям и постоянному грохоту грома войны.
И я, пред всем этим, чувствовал своё ничтожество. Скован путами дисциплины, боялся даже к матери уйти, не мог ничем им помочь.
Все сновидение произвело на меня потрясающее впечатление. Моё сердце сжималось: стыд — мать, брат, родина терпят столько беды и нищеты и несчастий, а я сижу, сижу… Эх, чёрт возьми, когда же конец этой мучительной жизни! И мне, когда я проснулся, хотелось закричать: «мама, братишка, я не виноват, я хочу к вам, но приказ есть приказ!
Живу я по-прежнему. Всё нормально. Мне присвоили звание ефрейтора – как для смеху! Скоро должны быть полёты. Мой праздник – провёл сравнительно хорошо. Климат резко континентальный.
25 августа. Живу по-прежнему в этом же гарнизоне Любино. С дня на день ожидаем горючего, чтобы начать полёты на СБ. Р-5 я окончил ещё раз в июне месяце. С нетерпением ждём горючего. Сегодня из нашей эскадрильи уехали люди последнего отделения бывшего первого отряда. Теперь наша очередь. Эх, скорей бы!
Вся семья моя теперь находится в городе Уфа. Моя жизнь не очень весёлая. 19 и 20 августа сгружали из баржи дрова для школы. Так, как в эти дни, я ни разу в жизни не выбился из сил. Несколько раз ходили на работу на подсобное хозяйство, а скоро наверно придётся рыть картошку. Сейчас я сижу на занятиях в самолётном классе нашего бедного, тесного Уло. Вчера целый день занимались БУП.
10 ноября. Итак. Наконец я окончил практику на с-те СБ. 19 октября сдал зачёт, а 27 – пешком прибыл в Марьяновку, где нахожусь и сегодня. Во 2-й эскадрилье ком. майор Белов. Изучаем матчасть с-та Пе-2 и мотор М-105.
Если б погода позволяла летать, то скоро мы бы имели на это шанс. Ребята, с кем кончил я СБ, сейчас уезжают в АДД, а 5 человек остались инструкторами. Я очень рад, что не пришлось мне быть инструктором. В этом мне много помог мой инструктор Валенцев.
Зима уже началась. 28 октября выпал снег. Мело, мело. В общем, ПЕ-2 не летают – не годится аэродром. Укатывать снег нечем.
Ни пером, ни языком не могу выразить, как надоело сидеть в этом скучном крае, как в ссылке. Хоть бы скорей полеты! Хоть бы скорей конец!
В Марьяновке жизнь немного посвободнее, но один хрен – армия и солдатская жизнь. Нет той минуты, когда бы я не хотел пожрать, или не берегся, чтобы у меня чего-нибудь не украли, не мечтал о полетах и о конце учебы в ОВШЛ.
1944 год
10 января. На сегодняшний день я нахожусь в с. Марьяновка. 28/ХП-44 (ошибка-Н.В.) я окончил УСБ. 29/ХП первый раз летал на самолете ПЕ-2 – конечный пункт моего школьного маршрута. Но опять преграда: окончил я круг, в зону ходить не на чем, то есть аэродром для полетов на колесах не пригоден, а на лыжах летать в зону дело темное. Житуха неважная. Погода сибирская, а обмундирование летное неважное. В общем, тяжеловато приходится. Скорей бы начальство решало, что нам делать дальше.
20 мая. Итак, я окончил школу и мне присвоено звание мл. лейтенанта. Получил назначение в Краснодарское училище в г. Грозный, куда прибыл 16 мая и зачислен слушателем в 1-ю эскадрилю. По дороге в Грозный заезжал к родным в г.Уфу. Пробыл в Уфе почти сутки. Живут родные потрясающе плохо, просто как вспомню, так сердце болит.
Омскую школу окончил блестяще.
2 октября. Кончаю практическую учебу, т.е. полеты. Погода мешает. Гос.зачеты по теории сдал хорошо. Успехи в летной практике хорошие.
1945 год
2 марта. Наконец-то я в боевом полку!
В полк № 35 1-й Гвардейской дивизии я с экипажем прилетел 26 февраля. Здесь я должен начать свою боевую работу. В строй уже введен и теперь ждем погоды, чтобы получить боевое крещение. Жизнь на фронте намного лучше тыловой жизни, а особенно в смысле материального обеспечения.
4 марта. Первый мой вылет с полной боевой нагрузкой. До фронта не дошли, вернулись из-за погоды. По линии фронта большой снегопад.
19 марта. Получил боевое крещение. Сделал 2 вылета.
8 апреля. Летал на бомбежку Кенинсберга.
14 апреля. Вернулся на свой аэродром после боевого вылета на аэродром Серава 9 апреля с экипажем пешим ходом, но, увы!, я скоро отомстить за обиду немцам не смогу! Полк улетел в Восточную Пруссию. Пропиваю все, пью от скуки почти каждый день.
Сбит я был при отходе от цели двумя последовательно атаковавшими меня истребителями Фоквульф –190 (?). Выведен из строя правый мотор и повреждена левая плоскость снарядом. Этот бой зажег у меня жажду битвы.
1 мая. Вернулся полк на свой аэродром.
8 мая. Я сделал два вылета: на аэродром Серава и на передний край.
9 мая. Кончилась война. Известие о конце войны было встречено бесконечным залпом огня со всех видов оружия, причем стихийно.
Я тоже радуюсь, но в глубине души тяжелая тоска, как будто бы все мною задуманное сорвалось на полуслове, я остался в последнем ряду, не успевший отомстить за свою обиду. Я страшно жалею, что мне не пришлось повоевать, у меня беспрерывно ноет сердце в тоске.
1 июня. Готовимся к параду в Москве. Парад намечен на 26 июня.
10 июня. На «дугласе» перелетели в Монино. Отсюда полетим на парад «Победа».
26 июня. Парад авиации не состоялся. Целый день дождь. Наземный парад был.
4 июля. Я в Казани. Получаю матчасть: самолеты Пе-2 для перегонки их в Югославию.
10 июля. Перелетели из Казани в Лопатино.
11 июля. Перелет Лопатино – Воронеж.
12 июля. Смотрел г. Воронеж. Весь разбит вдребезги. Кое-как ходят трамваи. Впечатление неважное.
14 июля. Перелет Воронеж – Гомель. Ночлег под самолетами – замечательно.
15 июля. Перелет Гомель- Львов.
16 июля. Смотрел Львов. Город зеленый, большой, но беспорядочный и неровный. Понравились: оперный театр, университет, скверы, парк, бассейны.
Вообще ожидал большего. Город цел.
17 июля. Перелет Львов – Белград через Карпаты. Очень жарко. Впечатление очень хорошее. Характерно выглядят населенные пункты за Карпатами: правильный зеленый квадрат с частыми каналами и с ровными улицами.
18 июля. Купался в реке Сава. Очень замечательно. Жарко, но хорошо.
Бродил по г. Белграду. Народ Югославии очень любезен с нами и к нам с большим уважением. Смотрел зоопарк. Впечатление хорошее. Нажимаю на фрукты и на овощи, которые у нас еще зеленые.
20 июля. Перелет на «дугласе» Белград – Львов.
27 июля. Мы снова в Монино под Москвой.
29 июля. Гулял в Москве, вернее в Звенигороде. У меня очень мало решительности. Вообще у меня сегодня очень скверное настроение, потому что при проверке техники пилотирования у своего летчика «промазал» метров 300. Целая неприятность.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ДОЧЕРИ
Я перечитала дневник папы (не могу написать отца), когда мы готовились отмечать его восьмидесятилетие. Конечно, я видела и листала его и раньше, но, наверное, и сама легкомысленнее была, и молодость родителей не казалась историей, а была просто частью их жизни, вполне мне понятной. А тут, пересматривая старые фотографии, перебирая семейный архив – вырезки из газет, статьи об испытательных полетах, старые служебные характеристики, я вдруг поняла, что особо ценное в нашем архиве – этот дневник, старая школьная тетрадка с пожелтевшими страницами, исписанная ровным почерком ручкой с фиолетовыми чернилами, о которых мы уже и забыли. Короткий дневник, охватывающий только период войны и обрывающийся неожиданно, малая часть жизни, но какая! Ивану Ведерникову – 18 лет, он романтик, пишет стихи. Это возраст моей младшей дочери, живущей уже совсем в другой стране и в другую эпоху. В этих иногда коротких, иногда более пространных записях, казалось бы, нет ничего особенного, все обыденно – для того времени. Но для меня это живое свидетельство состояния души и духа, причем не только моего отца, но большинства его поколения. Он все время повторяет: «Мы, мои товарищи». И до сих пор не может понять, как «ребята из нашего класса, в нашем же городе были полицейскими во время оккупации».
В дневнике много замечательных рисунков папиного друга и одноклассника — Модеста Теги, таланта и умницы. С ним начали летать в аэроклубе, с ним поступили в авиашколу, две недели ехали в специальном эшелоне, в обычных грузовых вагонах с Украины в Омск, жили в палатках и землянках. С натуры Модест рисовал Уральские и сибирские пейзажи, полевую жизнь, друзей, а по памяти — любимых литературных героев (например, Григория Мелехова и Аксинью из «Тихого Дона»). У Теги — трагическая судьба. По результатам очередной медкомиссии он был отчислен из школы, пехотинцем призван на фронт и практически в первом своем бою под Тихвином погиб.
И все же хочу добавить, пояснить некоторые детали и события, о которых упоминается в этом дневнике, о чем я узнала из рассказов папы.
Во-первых, как он, паренек из рабочей семьи, жившей далеко не в авиационном городе, оказался в летной школе? Наверное, так же, как многие другие. В школу № 2 г. Рубежного приехали представители из Лисичанского аэроклуба и пригласили в него десятиклассников. Туда ходил пригородный поезд, это примерно километров 25–30. В этот аэроклуб из школы поступило человек шесть. Занятия начались в январе месяце, сначала изучали теорию, самолет, а в конце мая начали летать. В общем, когда шли выпускные экзамены, Иван с товарищами ездил на полеты. Летали на учебном самолете По-2 , он назывался тогда У-2. Был июнь 1941 года.
О том, что началась война, они узнали, когда возвращались на пригородном поезде с аэродрома домой. Зашли в вагон и увидели, что проводник убирает керосиновые светильники из вагонов. Удивились – зачем? Он отвечает: «Есть приказ о затемнении, война началась».
Сразу же через аэроклуб подали заявление в военкомат. Их зачислили в Роганскую летную школу, которая находилась недалеко от Днепропетровска. Туда приехали в июле месяце, а в сентябре уже эвакуировались школой в Омск. Начались долгие, томительные из-за горячего стремления скорей начать воевать, месяцы учебы, растянувшиеся аж до 1944 года.
До сих пор остается у папы сожаление, что не удалось раньше попасть на фронт. Почему так затянулось обучение? Он объясняет: «Я мог окончить школу в октябре 1941 года. А получилось так. Перед тем как летать уже на самолете СБ – скоростном бомбардировщике — ударил мороз, масло замерзло и мы не могли начать летать. Пока научились, как его разогревать, пришел приказ – все самолеты, пригодные для боевых действий, отправить на фронт. Всё. У нас даже забрали шинели на фронт, а нам выдали куртки. А мы продолжали заниматься теорией, через день ходили в караул, строили землянки. И учились, учились…» Наверное, судьба берегла его для другого.
Хочется остановиться еще на одном эпизоде, о котором очень скупо рассказано в дневнике. В мае 1944 года, после окончания курса летной подготовки в Омской школе, из выпуска отобрали десять летчиков и направили в Грозненское объединенное училище, где они должны были продолжить обучение на командиров звеньев, и уже оттуда отправиться на фронт. Из Омска в Грозный добирались поездом, с несколькими пересадками. Время, образовавшееся между поездами, Иван решил использовать, чтобы заехать к родителям, которые в это время жили в Уфе. Добирался зайцем. Пожилая проводница, узнав, куда едет, спрятала, накормила. В Уфе по адресу нашел бараки, где жили родные. «Где здесь Ведерниковы?» – «А вот, в этой комнате». «Я открываю дверь, — вспоминал потом папа, – а дело было утром, часов в девять, солнечный день… Спрашиваю: «Разрешите?» Мама говорит: «Да». Я захожу, она смотрит, смотрит на меня и – рухнула, потеряла сознание. Я ее схватил на руки, а у нее глаза закатились. Когда она пришла в себя, первая мысль, чем накормить, ведь мама…» А дома – ни грамма еды, ни хлеба, ни крупы, ничего не было, питались только в столовой при заводе. Мама повела Ивана в столовую, на двойной талон взяла сразу две порции: кусок хлеба и пустой суп, в котором «четыре пшенины плавало». К вечеру с работы пришел отец, брат, родственники, которые тоже эвакуировались из Рубежного вместе с заводом. Тут уже чекушку спирта где-то достали, молочной каши сварили. На следующее утро он отправился дальше со своими товарищами, которые ехали через Уфу с его билетом. Мама, отец, братья провожали на вокзале. После того как Иван уехал, а ехал он воевать, его мама потеряла голос. Она смогла заговорить только через четыре года, когда ей сделали операцию на голосовых связках…
В феврале 1945 года Иван наконец оказался на фронте. В составе 35-го Сталинградского полка он принимал участие в освобождении Прибалтики и восточной Пруссии.
За первый боевой вылет Ивану Ведерникову объявили благодарность – за то, что хорошо держался в строю. На четвертом его подбили. Всем полком – 3 эскадрильи по 9 экипажей – они летали бомбить аэродром Серава. Оборона была серьезная: зенитки с земли, истребители в небе, к концу войны немцы научились действовать одновременно. Четыре наших самолета было сбито, среди них и папин. Зенитный снаряд отбил кусочек левого крыла, сантиметров в 70–80, а истребитель разбил правый двигатель. Чтобы двигатель не загорелся, Иван выключил его, шел на одном моторе. В это время они, выполнив задание, уже возвращались к линии фронта. Пока вокруг стреляли, он старался идти под прикрытием своей эскадрильи, потом появилась верхняя кромка облаков, он вошел в них и так «перетянул» линию фронта. Однако самолет на одном моторе лететь не мог, начал терять высоту. Стали искать, куда приземлиться. Вдруг, к своей радости, увидели полосу аэродрома. Когда подошли ближе, намереваясь туда сесть, рассмотрели, что эта полоса только еще строится: кони, люди, телеги. Штурман кричит: «Давай, уходи!». Скорость продолжала стремительно падать, все ближе и ближе лес, дальше снижаться нельзя. До сих пор эти картины стоят у него перед глазами. Что делать? Приткнуться негде – внизу кругом мощные деревья и бугристая поверхность. Туда рухнешь, костей не соберешь.
И в это время в памяти вспыхивает рассказ фронтовика, который выступал перед курсантами в Омской школе, делился с ними боевым опытом. Его также подбили на Пе-2 в районе Ладожского озера. Он выключил двигатель, чтобы не загореться. Самолет на одном двигателе не идет, они снижаются, прямо под ними холодные волны, вот-вот нырнут них. Штурман завопил нечеловеческим голосом со страха, и летчик, в нарушение инструкции, включил разбитый двигатель, – загорится или не загорится, но хоть заработает, – «дал ему газ», скорость увеличилась, они пролетели, увидели береговую полосу и сели. Так остались живы.
И Иван решается: включает двигатель, дает газ – патрубки краснеют, накаляются, и в это время лес кончается и перед ними – ровная площадка, болото. Летчик тут же выключает разбитый мотор, чтобы не загорелся и, ориентируясь на маленький кустик как на посадочный знак, сажает самолет «на пузо». Оказались они в 3 км от линии фронта. Только сели – из леса солдаты выбегают с котелками, с баночками: «Где тут у вас бензинчик?» Посмотрели, столько пробоин в баке, бензин течет в нескольких местах. Почему не загорелись, не понятно.
За свои боевые вылеты Иван был награжден медалью «За отвагу!», которую давали солдатам, ефрейторам и летчикам.
И последнее. А, может быть, наоборот, самое главное… Галина Бокатая, о которой упоминается в дневнике, и которая писала Ивану письма в Сибирь, – моя мама. Она стала его женой сразу после войны, в начале 1946 года, и прошла с ним всю жизнь, воспитав двух детей и четырех внуков.
Это лишь несколько событий, стоящих за дневниковыми записями. А дальше – долгая жизнь: служба, полеты, испытания военных и гражданских самолетов, шесть боевых ордена в мирное время, Звезда Героя Советского Союза…
Удивительно и поразительно точно провидел свою судьбу летчик Иван Ведерников. Восемнадцатилетний парень написал в дневнике в суровом для него и страны 1941 году: «В авиацию я вступил, можно сказать, шутя, но уйти из нее не намерен до конца своей жизни».
Родился 9 Июля 1917 года в селе Аушигер, ныне Советского района Кабардино-Балкарии, в семье крестьянина. Окончив педучилище в Нальчике в 1935 году, работал учителем в селе Урвань, заведовал школой в селе Аушигер, был инспектором народного образования Кабардино-Балкарской АССР. Окончил аэроклуб. С 1939 года в Красной Армии. В 1940 году окончил Качинскую военную авиационную школу лётчиков.
С Июня 1941 года Лейтенант К. Л. Карданов в действующей армии. Служил в составе 88-го ИАП (159-го Гвардейского ИАП).
К Июню 1943 года заместитель командира эскадрильи 88-го истребительного авиационного полка (229-я истребительная авиационная дивизия, 4-я Воздушная армия, Северо — Кавказский фронт) Капитан К. Л. Карданов совершил 550 боевых вылетов, уничтожил и вывел из строя 2 танка, 127 автомобилей, 7 орудий, 13 зенитных точек, сотни солдат противника. В 90 воздушных боях сбил лично 7 и в группе 12 самолётов.
За образцовое выполнение боевых заданий командования, мужество, отвагу и геройство, проявленные в борьбе с немецко — фашистскими захватчиками, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 Августа 1943 года удостоен звания Героя Советского Союза.
Всего совершил около 700 боевых вылетов. В воздушных боях сбил 17 самолётов лично и 12 — в группе с товарищами (некоторые источники указывают на 27 побед).
После войны продолжал службу в ВВС. В 1952 году окончил Военно-Воздушную академию, в 1961 году — Военную академию Генерального штаба. С 1975 года Генерал — майор авиации К. Л. Карданов — в отставке. Жил в Москве. Работал старшим инженером во Всесоюзном научно-исследовательском институте стандартизации.
Награждён орденами: Ленина (трижды), Красного Знамени (трижды), Отечественной войны 1-й степени (дважды ), Красной Звезды (дважды), медалями. Автор воспоминаний: «Полёт к победе».
* * *
Мой позывной — «Кабарда»
На командном пункте было тихо. У карты во всю стену обдумывал что-то генерал со звёздочкой Героя на кителе. Он прибыл для проверки боевой учёбы лётчиков.
Орлиный нос, резко очерченные скулы, чуть выдвинутый вперёд подбородок. Взгляд озабочен: ожидалось нападение «противника», была объявлена готовность № 1. Генерал знал: там, на аэродроме, лётчики, похожие на космонавтов в своих высотных костюмах, уже заняли места в кабинах боевых машин. Он представлял себе их и улыбнулся: хорошие, надёжные ребята!
Молчал командир части, молчали офицеры; все напряжённо смотрели на солдата — планшетиста — через него они были связаны с миром, который, кажется, существовал отрешённо от этой комнаты.
«Противник» был обнаружен. Меняя высоты, он двигался к «границе». Мгновенно оценив обстановку, командир части отдал команду. Мысли его снова были на аэродроме: двигатели перехватчиков уже запущены… Взлёт… Страшной силы струи, вырываясь из турбин, бросили машины вперёд. Они начали разгон, «оседлали» высоту, пошли по курсу…
Поступило донесение о первом «сбитом» самолёте «противника». Генерал, словно он только этого и ожидал, лишь слегка наклонил голову: он удовлетворён, однако сейчас не время для эмоций — «бой» разворачивался. Из последних обозначений следовало, что все самолёты «противника» были разобраны перехватчиками, которых наводили на цель с земли.
— «Кабарда»! Я — «225-й». Цель вижу! — докладывал один из лётчиков.
— Атакуй! — приказал командир части.
— Есть атаковать.
Генерал словно воочию видел, как лётчик выжимает боевую кнопку. Вспыхнул яркий сноп огня, отбрасывая в кабину неестественно сухой, лунный свет. Огонь помчался вперёд — это пошла ракета…
И на КП сообщили ещё об одном «сбитом» в заданном квадрате «нарушителе».
После учений, отмечая общий успех части, Генерал выделил лётчиков Михаила Родина и Александра Шапошникова, — они поразили самолёты «противника». И ещё два офицера заслужили особую похвалу: техники Иван Шубин и Аркадий Вахрушев, которые за одну ночь вместо трёх суток сменили двигатели на боевых машинах.
— Вот так и надо служить, — говорил генерал, твёрдо произнося слова, отчего его речь звучала несколько торжественно. — Каждое учение считать последним и делать всё, что можно, и даже сверх того…
Он оглядел знакомые молодые лица. И, подчиняясь какому-то внутреннему тёплому чувству, вдруг добавил совсем по-домашнему, будто просто вспоминал в кругу друзей:
— Знаете, в 1941 году мы тоже летали на учения, не ведая, что война уже у порога…
* * *
В 1941-м Кубати Карданов служил в 88-м истребительном авиационном полку. Ранним утром того Июньского воскресенья, которое сразу разграничило жизнь на «до» и «после», полк был поднят по боевой тревоге: пришла война. Лётчики собрались на командном пункте.
— У меня на столе лежат папиросы, — сказал адъютанту командир полка Андрей Маркелов. — Принеси, пожалуйста… И когда тот вернулся с пачками папирос «Триумфальные», Маркелов раскрыл их, а одну вернул обратно:
— Перевяжи и спрячь. Будем победу праздновать — раскурим… Ну, а вот эту сейчас выкурим, тоже все вместе.
От этих слов сама собой спала общая напряжённость, лётчики весело потянулись к пачке.
— Бери, бери, Карданов, — дружески подмигнул командир. — А то ещё не достанется…
Они приехали разом — команда выпускников Качинского училища. И старший по команде, невысокий худощавый юноша, в котором легко угадывалось кавказское происхождение, доложил командиру с чуть заметным акцентом:
— 35 лётчиков прибыли в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы. Докладывает лейтенант Карданов.
И вот теперь, не успев ещё по-настоящему стать лётчиками и набраться военной премудрости, они начинали войну — главное испытание своей жизни.
Через 2 часа полк поднялся в воздух — поступил приказ перебазироваться ближе к фронту, уже гремевшему где-то там, на переправах через Прут. А здесь прозрачно-голубой купол неба с лёгкими пушистыми облачками был удивительно спокойным, мирным. И от этого спокойствия, разлитого вокруг, от привычной стремительности и красоты группового полёта — крыло к крылу, звено к звену, от всегда бодрящего чувства высоты Карданов ощутил прилив какой-то буйной удали. Так весной, глотнув напоенного солнцем воздуха, человек вдруг обретает звонкую силу.
Впереди, чуть в стороне по курсу, показалась тёмная точка. Она тут же превратилась в чёрточку, словно по голубому полю провели жирным карандашом; чёрточка приближалась, росла, и вот уже можно было различить непривычные очертания самолёта… «Хеншель-126» !
Чёткий строй, в котором летел полк, стал быстро распадаться. Забытыми оказались наставления и тренажи, — он распадался без всякого порядка, без управления. Просто каждый, впервые увидев перед собой врага, ринулся к нему. Жёстко, торопливо стучали пулеметы, с разных сторон пересекались огненные трассы. Карданов тоже держал «Хейншель» в своём прицеле, тоже стрелял, а немецкий разведчик всё не падал, только выбросил тонкий дымный след, потянувшийся за ним, будто приклеенный. Но вот, наконец, клюнув носом, он беспорядочно заскользил к земле. Сверху хорошо было видно, как на месте взрыва полыхнуло чёрно-багровое пламя…
Прилетев в Черновцы, лётчики возбужденно обсуждали у себя в эскадрилье подробности боя.
— Самое дорогое — первая победа. И не кто-нибудь один, всем полком сбили!
— Здорово на него навалились!
— Это ещё как сказать, — умерил восторги молодёжи командир. — Полком один самолёт сбить не хитро. «Навалились!» Верно, навалились, будто галок стая. В народе-то про нас другое — «орлы» да «соколы» — говорят… Воевать мы пока не умеем, вот что!
Полк летал на штурмовки. К самолётам подвешивали реактивные снаряды — «эрэсы». С их чёрными головками под плоскостями машины выглядели грозно, однако в боевых условиях оказалось совсем не просто поражать цель реактивным оружием. Летали и на прикрытие своих войск, сопровождали бомбардировщиков. Первые же встречи с «Мессерами» показали, что наши истребители заметно уступают немецким в скорости, и даже признанным в полку мастерам пилотажа нелегко удавалось выйти на ударную позицию в воздушном бою. А летать приходилось всё больше, всё чаще: фронт, отмеченный на картах-планшетах густой синей линией, угрожающе прогибался…
Когда на исходе 1-й недели войны полк перебазировался на восток, в нём осталась едва половина самолётов, которые могли немедленно подняться в бой: наука войны давалась дорогой ценой. Но эта неделя стоила иных академий, она многому обучила.
В последний день июня Карданов получил приказ уточнить данные о передвижении противника западнее Шепетовки. В разведывательном полёте можно рассчитывать только на свои силы, поэтому командир предупредил: напрасно не рисковать, от зенитного огня уходить, в воздушный бой по возможности не ввязываться.
…С высоты узкие полоски дорог кажутся живыми; то тут, то там вспухают на них серые комочки пыли, — это проходят автомашины. А вот и то, что он ищет: слева комочки слились в сплошное густое облако; Карданов разворачивает самолёт, снижается. Несмотря на пыль, теперь хорошо видны тёмные тушки танков. Пожалуй, можно даже различить кресты на броне, — или это просто подсказывают обострённые чувства? «Идут, гады, по нашей земле, как на параде; эх, ударить бы по ним, огнём, грудью, жизнью своей остановить!» Но, погасив в себе жгучее желание спикировать, он продолжает размеренно считать: 10… 12… 15… Через несколько минут на другой дороге Карданов вёл такой же счёт танков новой немецкой колонны, и вдруг заметил: в стороне, почти у самого горизонта, садится самолёт. Аэродром?.. Это надо обязательно проверить.
Он набрал высоту и, приближаясь к пожухлому, грязно-жёлтому полю, убедился, что решение идти сюда было правильным: над машиной один за другим появились дымки разрывов — всё гуще, всё ближе, словно кто-то большой пригоршней рассыпал их на пути. Ну, а раз такой плотный огонь зениток, значит, действительно есть на что поглядеть разведчику!
Маневрируя, Карданов пересёк всё поле и успел осмотреть его южную сторону — двумя чёткими пунктирными линиями, сходившимися под углом, здесь устроилось несколько десятков самолётов. «Расставили с немецкой аккуратностью, — зло подумал он. — Даже рассредоточить не позаботились. Видно, и в мыслях не допускают бомбёжки…»
Разрывы остались позади. Но Кубати резко развернул машину и, набирая скорость на снижении, снова бросил её навстречу густому огню. Промелькнули в памяти напутственные слова командира… Да, наперёд всего не предусмотришь; приходится рисковать, идти прямо на зенитки. Разве может он в самом деле вернуться, не осмотрев другую часть аэродрома?!
Теперь разрывы опять вспыхивали почти рядом, порой упругие толчки бросали машину в сторону, но Карданов продолжал полёт, управляя им почти механически: ручку на себя, педаль вправо, затем от себя и педаль влево. Всё его внимание было там, внизу…
И вот уже определены места стоянок, и, кажется, он счастливо вырвался из зоны огня. Можно возвращаться? Но нет, надо ещё уточнить расположение зениток, которые так яростно защищали аэродром. И, наверное, это удивило самих немцев: одинокий «ястребок» снова упрямо и бесстрашно повернул назад…
Прилетев с задания, Карданов с такой подробной точностью доложил данные разведки, что командующий ВВС Южного фронта Генерал Шелухин решил немедленно поднять в воздух все машины, которые были в его распоряжении.
— Поведёте вы сами, — приказал он. — Главное — сразу выйти на аэродром, не дать противнику подняться в воздух.
Такой массированный штурмовой удар лётчики наносили впервые. Но уже помогал и тот небольшой опыт, что был добыт дорогой ценой в первые дни войны.
Внезапно появляясь со стороны солнца, чтобы труднее было их обнаружить, группа за группой пикировали истребители на заранее намеченные цели; одни утюжили позиции зенитчиков, другие били по «Юнкерсам». Били всей силой оружия, снижались до предела, яростно повторяли заход за заходом, пока оставался хоть один патрон… Слишком много тяжкого накопилось; горечь отступления, боль потерь, тревожные разочарования — всё сейчас слилось в этом порыве рассчитаться с врагом…
Когда, закончив штурмовку, истребители уходили на восток, аэродромное поле дымилось косматыми пожарищами. Карданов успел насчитать их около 12, потом сбился и удовлетворённо подумал: «Ну, кажется, не сплоховали».
Разведка подтвердила успех смелого налёта: по её данным, было уничтожено и выведено из строя до 15 машин противника.
— Молодец, Кубати, от всех нас спасибо, — пожал ему руку генерал. И, обращаясь к собравшимся в штабе, добавил с улыбкой: — Ещё победа — другая в воздушном бою, и тогда он у нас, можно сказать, по всем статьям будет первым джигитом…
Видно, очень подходящим оказалось в шутку обмолвленное словцо: с лёгкой руки командира, многие в полку стали так и звать его — джигитом.
…В июле лётчики часто барражировали на подходах к железнодорожному мосту под Днепропетровском: немецкая авиация нацелилась на наши фронтовые коммуникации и, не считаясь с потерями, пыталась разбомбить прежде всего мосты через Днепр. Однажды и Карданов вылетел сюда вместе с Лейтенантом Сливкой. На полное звено — по тем временам основную боевую единицу — машин не хватало. А тактика боя в паре со взаимным прикрытием и поддержкой ещё далеко не была отработана. И когда они перехватили шедшие с запада «Юнкерсы», то попросту разделились: каждый бросился в погоню за «своим».
Всё ближе, ближе вражеский самолёт. Карданов неотрывно смотрит в прицел, — вот сейчас можно будет ударить свинцовой струей по этим чёрным, вызывающе жирным паукам — крестам на плоскостях… Но вдруг путь пересекает огненный пунктир, следом — другой. Оглянувшись, Кубати замечает сразу два немецких истребителя, которые пытаются взять его в клещи. Вот что значит позволить себе увлечься!.. Крутым поворотом он бросает машину вниз, выходя из-под удара, и, когда самолёты противника проскакивают вперёд, снова набирает высоту.
Несколько дней назад он спорил с друзьями у себя в эскадрилье: «Горизонтальный маневр — это, прежде всего, оборона: стали в круг, только и пользы, что защищаем друг друга. Надо искать свою тактику на боевых вертикалях!» Командир сказал, что он, как всегда, торопится с выводами. Может быть… Но сейчас он один против двоих, хочешь не хочешь, надо идти на вертикальный маневр!
Самолёты противника возвращаются и, опять заходя с двух сторон, лезут за ним вверх. Один из них оказывается ближе. Не столько определив, сколько почувствовав интуицией критический момент, Карданов резким маневром со снижением выходит ему почти в хвост, нажимает гашетки своих 4-х пулемётов… И сразу «Мессер», будто сломавшись, начинает скользить к земле. Сбил, с одного удара сбил!
Первая личная победа… Это была большая радость. Но что значила она по сравнению с той огромной общей болью и горечью, которую день за днём несла война, всё дальше продвигавшаяся на восток!
В боевых донесениях о штурмовках появлялись новые и новые географические пункты. Карданов и его товарищи уничтожили сотни вражеских солдат и несколько артиллерийских батарей врага на правом берегу Днепра; затем они громили кавалерийскую дивизию, которая выдвигалась к Мелитополю; позже вывели из строя мотострелковый полк на Ростовском направлении…
Война шла уже месяцы, и горя становилось всё больше. Теперь, когда боевой строй эскадрилий поредел, они часто летали «всем интернационалом» — 5 неразлучных друзей, каждый из которых считал остальных братьями: русский Алексей Постнов, украинцы Василий Максименко и Василий Колесник, белорус Василий Князев и он, кабардинец Карданов.
В Донбассе обычно их водил в бой Максименко. Монтёр из Харцызска, он хорошо знал родные места. И однажды полк получил задание уничтожить вражеский эшелон на станции этого шахтерского городка.
…Подлетели к Харцызску. Вот и станция: сеть железнодорожных путей густо сходится к разрушенным зданиям, словно перечеркивая опалённую землю. Навстречу бьют зенитки. Но Максименко ведет группу чуть в сторону — туда, где сгрудились грязно-белые мазанки. Он пикирует на один из домиков с закрытыми ставнями и, выравнивая машину почти над самой крышей, покачивает плоскостями. Все понимают, что хочет сказать им товарищ: «Это мой дом!..»
Карданов ещё не знает, что пройдёт меньше года, и он так же будет вести группу над своей родной кабардинской землёй и так же покажет товарищам на красную черепичную крышу одного из зданий Нальчика, города его юности: «Смотрите, здесь я жил!..» Но дом друга — его дом, и вместе со всеми он чувствует сейчас острую душевную боль, в горле становится сухо, и даже чуть дрожат руки…
Этой первой военной зимой над Донбассом и Приазовьем каждый из пятёрки пополнил счёт своих боевых побед и на штурмовках и в воздушных схватках, хотя порой приходилось трудно, очень трудно.
В середине декабря запросили авиационной поддержки войска под Таганрогом. Здесь, в районе Матвеева Кургана, немцы создали сильную артиллерийскую группу, которая буквально не давала головы поднять нашей пехоте. Карданов повёл туда четвёрку истребителей. Они быстро обнаружили расположение батарей, которые виделись сверху чёрными гнёздами на снегу, и стали утюжить орудийные позиции. Реактивные снаряды сделали свое дело — кроме орудий лётчики на третьем заходе взорвали ещё и склад боеприпасов. Тёмные пятна разрывов изрябили землю далеко вокруг… Но тут появилась вызванная по радио выручать артиллеристов восьмёрка «Мессеров».
У наших самолётов оставалось совсем мало патронов, и Карданов решил вести отсекающий бой плотной группой, прикрывая друг друга. Несколько попыток немецких лётчиков разъединить строй оказались безуспешными. Тогда один из них рискнул разбить его лобовой атакой. Он шёл прямо в лоб машине Карданова. Самолёты сближались на полной скорости. Всё решал миг, короткий даже для того, чтобы вздохнуть или подумать…
Немец стрелял, а Кубати держал его в перекрестии прицела. И только когда ощутил, что вот сейчас они столкнутся, открыл огонь. Почти одновременно что-то ударило в козырек кабины. На глаза надвинулась темнота. Но самолёт продолжал его слушаться, — выходит, они не столкнулись, просто он ранен, попал-таки немец!
Зубами сорвал перчатку с левой руки, стащил очки, — это кровь заливает глаза, лицо. Протёр немного правый глаз — цел. Развернулся вправо, — в воздухе рядом идут товарищи. Но всё лицо разбито, опять кровь залила глаза, а высота совсем мала, любой промах на такой высоте может стать роковым…
Поминутно отирая кровь, чтобы взглянуть вокруг, Карданов вёл самолёт на аэродром. Расчётливыми скупыми очередями из последних патронов отгоняли трое наседавших «Мессеров»; они бросались в атаку за атакой, однако так ничего и не добились. А у раненого Карданова хватило сил почти вслепую посадить машину.
Через несколько дней, ещё весь перевязанный, будто накрутили ему на голову тюрбан, Кубати читал описание боя в армейской газете и горячо говорил сержанту Павлу Лизюке, незадолго перед тем прибывшему в полк с пополнением:
— Ты послушай, как пишут, послушай!.. «Несмотря на превосходство врага… 4 против 8…» Вроде нам лишний самолет даже помешал бы, что ли. А я думаю: чему ж тут радоваться, вот бы наоборот!.. Знаешь, о чём больше всего мечтаю? О том, чтобы вылететь на новой скоростной машине. Да чтоб их, наших самолётов, не меньше было, чем у немцев. Эх, вот бы тогда мы их погнали!..
После зимних боёв и весенней передышки фронт летом 1942 года снова покатился на восток.
88-й истребительный полк перелетел — в который раз! — на новый полевой аэродром, у подножия Кавказских гор. Здесь всё было особенно дорого Карданову. И гордые великаны в снежных шапках, воспетые в бессмертных строках поэта (стихи Лермонтова с ранней юности навсегда вошли в его жизнь). И степное предгорье, где речки, скрытые зарослями граба и терновника, хранят прозрачность и быстроту истоков и где щедро родится всё — от пшеницы до винограда. И лёгкий прохладный ветерок, вобравший в себя горную свежесть…
В ту ночь, когда полк перебазировался сюда, Карданов не спал. Его чувства были обострены, как боль открытой раны: враг ворвался в Кабарду. И, впитывая родной воздух, вслушиваясь в темноту ночи, он думал, представлял, вспоминал…
* * *
Кубати родился в 1917 году и рано услышал, что он — ровесник Октября. Впрочем, так же рано, как стал самостоятельным, — в бедных семьях села Аушигер было принято с малолетства отдавать ребят на заработки. А их большая семья была самой бедной из бедных.
— Ничего, сынок, — говорил отец, провожая его батрачить на весенний сев погонщиком волов. — Поработаешь сезон, получим кожу на чувяки да 3 рубля деньгами. И кормить тебя станут… Эх, нам бы только перебиться, сынок! А там, думаю, лучше будет…
Мальчику ещё не было полных 7 лет, но отец всегда беседовал с ним рассудительно, как со взрослым. Верил в сына, в его новую судьбу. И когда настал срок, послал Кубати в школу. Правда, учиться приходилось в году только месяца 4, от силы 5: надо было работать на уборке, до снега пасти скот, а там, с апреля, опять идти батрачить. Но он быстро догонял класс и к середине зимы обычно уже ходил в лучших учениках.
— Хороший у тебя сын, дальше учить его надо, — говорил Карданову учитель Тазрет Урусов. — Пускай в Нальчик едет.
— Тоже думаю, надо учить, — одобрительно кивал головой отец. — Только как помощника от семьи оторвать?
И всё-таки желание видеть сына образованным, вера в новую жизнь пересилили. В 13 лет Кубати поступил на подготовительные курсы при Нальчикском педагогическом техникуме. А еще через 5 лет учитель Кубати Локманович Карданов давал свои первые уроки в школе села Урвань, и на него из-за парт уважительно глядели десятки детских глаз. Они сразу нашли общий язык — молодой педагог и его ученики, почти сверстники.
В селе каждый человек как на ладони; знания, усердие и способности нового учителя, конечно же, были скоро оценены. Ему доверили руководить соседней Герменчикской школой, а ещё через год перевели заведующим школой в родной Аушигер. Возвращение было очень почётным и радостным, но сам Кубати к этому времени уже снова думал о Нальчике…
Шёл 1937 год. Молодость страны штурмовала небо. Призыв партии летать выше всех, дальше всех, быстрее всех воплощался в чкаловских маршрутах, в новых воздушных кораблях, в многолюдных очередях к дверям приёмных комиссий авиационных училищ и клубов. В Нальчике тоже работал аэроклуб…
Занимаясь с ребятами, Кубати часто вспоминал, как однажды, тоже ещё школьником, ездил с отцом в Георгиевск менять чернослив на хлеб и там впервые увидел аэроплан. Пролетев над тихим городком, он оставил невидимый след в прозрачно — голубом небе и неизгладимый — в его душе.
Теперь многие его сверстники учились летать здесь, в Нальчике, но не станешь же ездить туда из Аушигера, да ещё когда у тебя на руках целая школа!
Осенью Карданова неожиданно пригласил народный комиссар просвещения.
— Я слышал о вас много хорошего, — сказал он. — Хотим предложить вам работу в наркомате. Молодость, по-моему, только достоинство, когда к ней присоединяются цепкий ум, зоркий глаз, боевая натура. А опыт — дело наживное, у вас он и сейчас немаленький…
Так Кубати стал инспектором Народного комиссариата просвещения Кабардино-Балкарии. Разъезжал по всей республике. Но каждый раз, вернувшись в Нальчик, спешил на аэродром: Карданов поступил в аэроклуб и увлечённо занимался там вместе с молодыми ребятами, в том числе школьниками. Это его нисколько не смущало, наоборот, как он считал, обязывало учиться лучше других.
Через полтора года почти одновременно появились два разных приказа: о назначении Кубати Локмановича Карданова заведующим отделом по изданию стабильных учебников для начальной школы и о вызове его, как закончившего аэроклуб с отличием, в Качинское авиационное училище…
И вот он вернулся в родные места, вернулся вместе с войной. Больно слышать, что Нальчик, Аушигер, Урвань — по ту сторону фронта, трудно представить себе врага на их улицах, таких знакомых до мелочей! Горько так, словно он сам виноват во всём этом… Эх, скорей бы рассвет, скорее в бой!
* * *
А бои здесь, у ворот Кавказа, шли особенно тяжёлые. Враг рвался к Грозному, к перевалам; уже близкими казались ему и Баку, и Туапсе, и Сухуми. Но наша сила нарастала, и, хотя перевес ещё был у немцев, по множеству признаков, видимых и солдату, можно было определить, что худшие для нас дни позади. Так по бледному свету зари в предутреннем небе угадывается скорый приход ясного дня.
И с тем большим ожесточением поднимались навстречу врагу истребители. Они взлетали, едва расходился белесый туман над студеными водами Терека, и час за часом, до самой темноты, когда всё вокруг, словно пологом бурки, закрывала быстрая южная ночь, выполняли свою боевую работу. По 8 и даже по 9 раз приходилось вылетать каждому в иной день: фронт полыхал почти рядом, и нашим войскам так нужна была авиационная поддержка!
Штурмовали вражеские колонны, аэродромы, артиллерийские позиции. На боевом счету полка прибавилось ещё 14 немецких самолётов, сбитых в воздушных схватках под Моздоком, и 1 из них сбил Карданов. Но победы всегда добываются на войне кровью…
Вместе с Кардановым часто летал ведомым его воспитанник — Павел Лизюка, необыкновенно храбрый и скромный парень. Они много раз прикрывали, защищали друг друга в боях и слетались так, что в полку теперь говорили о паре джигитов.
— Да какой из меня джигит, — смущённо отнекивался Павел. — Вот командир — это да! А я просто у него учусь.
В одном из полётов на штурмовку, когда завязался бой с истребителями прикрытия, Лизюка, чтобы открыть путь остальным, пошёл в лобовую атаку на немецкого аса, чей «Мессер» новейшей конструкции был украшен пиковым тузом. Ни тот, ни другой не свернули с курса…
Взрыв обжёг сердце Карданова. «Павел, друг!..» Повлажнело под стеклами очков, ярость захватила дыхание. И он сделал единственное, что мог: безоглядно направил машину вниз, навстречу огню, навстречу врагу. Следом пикировала вся группа…
Когда они вернулись, на самолёте командира насчитали больше 50 пробоин. Техник Арчил Годерзишвили, как всегда поворчав, взялся за ремонт. Но, отмечая что — то в формуляре, вдруг заметил с нарочитым удивлением:
— Знаешь, Кубати, это уже 50-й боевой ремонт. Да ещё 5 смен мотора! Наверное, на всём фронте один такой ветеран остался!
Арчил, конечно, просто хотел отвлечь Карданова от грустных мыслей, — командир и сам хорошо знал всё о своей машине, той самой, на которой начинал войну. Но Кубати не ответил. Он смотрел в небо — бездонно глубокое, величественное и спокойное. И думалось о том, в каком долгу он, оставшийся жить, перед Павлом Лизюкой, перед другими погибшими товарищами, перед всеми, кто на огромном фронте, протянувшемся через всю страну, сложил голову за это небо и за эту землю — за всё, что составляет такое простое и необъятно широкое понятие — Родина.
Наутро самолёт Карданова был в строю, и он снова повёл группу на штурмовку…
Воздушные бои на Северном Кавказе внесли много нового в науку побеждать, которую создавал коллективный опыт лётчиков. Одной из тактических новинок, знаменовавших близкий переход к новой технике и наступательной стратегии, было эшелонирование самолётов в борьбе за высоту.
Пожалуй, впервые эту идею как законченную тактическую схему применили в полку Максименко и Карданов, когда возглавили группу из 16 машин, собранных со всей дивизии для массированного удара по вражескому аэродрому. Самолёты были разные — по тем временам на иное рассчитывать не приходилось. И они решили рассредоточиться: внизу — «Чайки», наиболее маневренные, но самые тихоходные, в середине — И-16, а сверху — три Як-1.
К аэродрому шли с боями: немцы успели подняться в воздух, и удалось поджечь на лётном поле лишь единственный «Юнкерс». Наши потеряли машину, сбитую прямым попаданием зенитного снаряда. Кроме того, был ранен Максименко — он тяжело, неровно тянул к линии фронта, и вся группа отступала, прикрывая его, отбиваясь от атак 22 «Мессеров». Но вот Максименко благополучно сел на нашей территории. И тут, освободившись от необходимости его защищать, Карданов решил повернуть навстречу вражеским истребителям. Строй, эшелонированный по высоте, как бы ожил. Выходя из-под удара одной группы, немецкие самолёты один за другим сразу попадали под кинжальный огонь нового яруса советских ястребков.
Наши солдаты в окопах, над которыми развертывалась картина этого скоротечного боя, с восторгом смотрели, как «Мессеры», словно в кино, огненно — дымными факелами летели к земле. Первый… третий… шестой… девятый… Одиннадцать машин потерял противник, пока, опомнившись, не обратился в бегство!
— Ну вот, стало быть, оседлал своего конька — боевую вертикаль, — удовлетворённо сказал командир дивизии, когда Карданов доложил ему о результатах вылета. — Помнится, ты всегда спорил, доказывал, что надо на вертикалях драться… Только учти: враг не дурак, сам не всегда, как в этот раз, под огонь полезет.
— Знаю, товарищ командир, — весело ответил Кубати. — Нам бы ещё новые машины: при настоящей скорости будет и настоящий маневр! Тогда уж от нас не уйдут! Поздней осенью 1942 года, когда дошла очередь перевооружаться и до 88-го полка, новый самолёт ЛаГГ-3 с хвостовым номером «01» получил командир эскадрильи Кубати Локманович Карданов. На машине была рация, и он взял своим позывным дорогое слово «Кабарда» — взял, чтобы пронести через всю войну, через всю жизнь.
Скоро наши войска решительно двинулись на запад, освобождая родную землю, и следующей весной позывной «Кабарда» зазвучал уже в небе Кубани, где начиналось крупнейшее воздушное сражение…
* * *
Рассчитывая остановить наше наступление на «Голубой линии» — сильно укреплённой полосе обороны от Азовского моря до Черного, немцы собрали на многочисленных аэродромах Крыма и Южной Украины «королей воздуха» — лучшие эскадры Люфтваффе: «Мёльдерс», «Зелёное сердце», «Удет» и другие.
Советское командование тоже перебросило на Кубань несколько авиационных соединений, особенно усиливались истребительные части. И когда развернулась борьба за господство в воздухе над Таманью, на узком участка фронта действовали внушительные воздушные силы, общая численность которых временами доходила до 2400-2500 машин.
Небо было поистине начинено самолётами. На смену одним сразу приходили другие, только что закончившаяся схватка сменялась новой.
Для Карданова и его товарищей каждый день был до краёв заполнен боевыми вылетами. Иногда казалось, что уже нет сил, что достигнут предел человеческой выносливости. Но только-только заправив машины, они снова получали приказ и снова шли в бой. «Пожалуй, до войны бы никто не поверил, — подумал как-то после труднейшего дня Карданов, оглядывая землисто — серые, осунувшиеся лица лётчиков. — Досталось сегодня ребятам…» Себя он попросту не брал в счёт — на то и командир, чтоб держаться!
Летать приходилось и по прежней «специальности» — на штурмовку, особенно в Апреле, когда немецкие войска повели атаки на Мысхако, стремясь сбросить в воду защитников Малой земли. Однако теперь истребителей всё больше использовали по прямому назначению — для сопровождения бомбардировщиков и штурмовиков, для атаки вражеских воздушных эскадр.
Геленджикский аэродром, где базировался полк, — каменистый пятачок, зажатый между горами и морем, — был почти на виду у противника. И часто, едва взлетев, они тут же, ещё «дома» вынуждены были вступать в схватки с «Мессерами» которые пытались сразу связать боем наши самолёты…
Численное преимущество оставалось на стороне противника. Ему надо было противопоставить не только храбрость, но и мастерство, гибкую тактику, основанную на освоении новых машин, их превосходных скоростных и огневых качествах, возможности управлять боем по радио.
— Нам нужны слётанные пары — вот что сейчас главное, — не уставал повторять Карданов в своей эскадрилье. — Довольно ходить роем и жужжать, как пчёлы!
Он имел в виду большие группы, которыми действовали раньше истребители. Теперь, на новых самолётах, основой тактики становилось свободное взаимодействие пар. И Карданов учил молодёжь летать в паре, легко ориентироваться в пространстве, не боясь потерять зрительную связь. Учил на земле и в небе, на полигоне и в боях. Воспитывал самостоятельность и понимание того, что индивидуальное мастерство приобретает силу лишь в коллективных действиях.
Вспомнили и об эшелонировании по высоте, которое так хорошо оправдало себя под Моздоком. Теперь, на скоростных машинах, оно обещало быть особенно эффективным. И, вылетая очередной раз на патрулирование, командир эскадрильи решил рассредоточить свою шестёрку самолётов тремя парами на разных высотах.
Когда приблизились к фронту, услышали в наушниках шлемофонов предупреждение с армейского пункта наведения:
— Маленькие, маленькие, обратите внимание на запад!
С запада аккуратным клином шли 50 пикирующих бомбардировщиков, их прикрывали 20 «Мессеров».
Карданов не успел ещё мысленно прикинуть план боя, как сверху, из облаков, неожиданно вывалилась восьмёрка «Фокке-Вульфов» и с ходу сбила лётчиков нашей верхней пары — Харенко и Резника. Молодые ребята были недостаточно осмотрительны. Верхний ярус эшелонирования оказался срезанным, их осталось 4 против 78!
Крутым поворотом вправо командир вывел группу из-под нового удара. И, сохраняя разницу в высоте, обе пары на полной скорости ринулись к «Юнкерсам», ворвались в их строи сверху и снизу, словно взяли в огромные клещи. С первой же атаки на ведущую девятку каждый сбил по самолёту, а в повторной все вместе сбили ещё 3. Немецкие истребители не могли прийти на помощь — открой они огонь — непременно попали бы по своим. И «Юнкерсы», поспешно сбросив бомбы на собственные войска, стали удирать; их ещё недавно стройный клин беспорядочно расползался на глазах. Теперь вражеские истребители, точно опомнившись, связали наших боем, но было поздно: к месту схватки уже спешила вызванная по радио подмога…
Так шаг за шагом Карданов и его товарищи вносили свою лепту в общую творческую лабораторию боевого поиска, который здесь, на Кубани, принёс коллективно выработанную классическую формулу тактики истребителя: «Высота — скорость — маневр — огонь».
Летом 1943 года Капитану К. Л. Карданову было присвоено звание Героя Советского Союза. На его боевом счету значились 19 сбитых самолётов, десятки уничтоженных орудий, автомашин, более 1000 солдат и офицеров противника.
А наступление наше успешно продолжалось. Одна за другой освобождались кубанские станицы, затем врага выбили из Новороссийска и, наконец, была очищена Тамань. Истребители стали летать дальше — в Крым, где наши высадили десант.
Пасмурным осенним днём Карданов повёл лётчиков в район Керчи прикрывать сухопутные войска. Истребители были ещё далеко от цели, когда по радио с командного пункта передали:
— Южнее Керчи шестёрка «Мессеров» атакует нашего разведчика. Спешите на выручку.
Кубати только что получил новенький самолёт с мощным мотором и, дав полный газ, заметно вырвался вперед. Товарищи поотстали, но он продолжал идти на предельной скорости. И скоро увидел впереди по курсу характерный двухкилевой контур «Петлякова»; маневрируя, наш лётчик отбивался от наседавших врагов. Видимо, немцам сообщили с земли о приближении советских истребителей, потому что «Мессеры» тут же разделились: 4 повернули им навстречу, а 2 продолжали преследовать разведчика.
Карданов успел проскочить мимо четвёрки и пошёл в атаку на эту пару. С ходу, дав несколько точных очередей, он сбил ведомого. Второй свечой взмыл вверх, Кубати рванулся за ним и уже поймал в прицел, когда вдруг ощутил всем телом сильнейший удар. Он мгновенно повернул голову: сзади совсем близко, почти в упор, по нему стрелял «Мессер». С опозданием успел подумать: «Увлёкся, я же один!..» Новым ударом самолёт бросило в сторону; снаряд разорвался где-то у самой кабины. Левая рука бесчувственно повисла плетью. Надо было выходить из боя. Но как?
Собрав все силы, Карданов ввёл самолёт в отвесное пике и стал резко менять направления, благо, машина по-прежнему его слушалась. Она неслась вниз, точно сбитая, и только у самой земли, на огромной скорости вырванная волей лётчика из падения, ожила, выровнялась…
Набухал кровью комбинезон, тёмная пелена волнами накатывалась на глаза, но он, стиснув зубы и не теряя самообладания, всё так же, на бреющем полёте, вёл самолёт к своему аэродрому. И привёл! Зажал ручку управления ногами, правой рукой выпустил шасси, посадочные щитки, снова перехватил управление в эту единственно действующую руку и почти безошибочно совершил посадку. Из кабины лётчика пришлось вытаскивать: теперь, на земле, силы его оставили.
* * *
…На другой день в полевом госпитале Карданова разыскал штурман с Пе-2.
— Пришёл поблагодарить от всех, от всего экипажа…
— Зачем громкие слова? Зачем благодарить? — прервал его Кубати.
— Но вы спасли нам жизнь. И пролили за неё свою кровь!
— Это долг, а ещё лучше сказал поэт — высшая честь! Помните Твардовского…
Он был очень бледен от потери крови, говорил тихо, но с той спокойной уверенностью, которая всегда отличает сильного человека.
В сентябре 1943 года весьма популярный журнал «Огонёк» поместил на первой странице ( обложке ) фото Карданова и короткое описание его боевых подвигов.
Лечение, между тем, затянулось. Сустав левой руки был перебит; его перевозили из одного госпиталя в другой, месяц проходил за месяцем, а рука по-прежнему не действовала.
Через полгода с лишним Карданов оказался в Главном военном госпитале. И здесь снова врач, осмотревший его, завёл осторожный разговор о том, что руку не вернёшь, последствия могут возникнуть самые тяжкие и нужно решиться на ампутацию.
— Я должен летать! — упрямо повторил Кубати. Консилиум лучших медицинских сил помог определить новый путь лечения. Постепенно оно пошло на лад. И наступил день, когда тот же лечащий врач твёрдо сказал:
— Рука будет жить. Только придется её долго тренировать…
— Я готов на всё! — отвечал лётчик.
* * *
…В конце 1944 года Карданов вернулся в родной Гвардейский полк (с апреля 1944 года полк именовался 159-м ГвИАП), — им командовал теперь Василий Максименко. Получив новую боевую машину, Кубати был назначен штурманом полка. 2-й Белорусский фронт, в составе которого действовал полк, вёл бои уже на территории Германии, и уже близко виделся всем победный финал войны.
Многое изменилось за этот год! От былого превосходства немецкой авиации не осталось и следа. Всё стало наоборот, так, как хотели видеть когда-то, в трудную пору, Кубати и его друзья: пришла пора нашей силы, нашего преимущества. Истребители не столько защищали наземные войска или бомбардировщиков, сколько сами искали воздушного врага и били его во всеоружии новой техники, тактической зрелости, накопленного мастерства.
Однажды Карданов во главе четвёрки «Лавочкиных» вылетел на сопровождение штурмовиков в район Гданьска (Данцига). Стоял ясный морозный день, и они ещё издали увидели шестёрку FW-190. Немецкие лётчики, среди которых к концу войны было много молодых и неопытных, могли и не принять боя. Поэтому командир по радио распорядился вести себя так, чтобы обмануть противника, которого якобы не заметили, и подпустить его поближе к штурмовикам. Немцы клюнули на эту уловку и парами, даже не набрав высоты, торопливо пошли в атаку. Тогда, разом повернув на большой скорости, наши истребители ударили по «Фокке-Вульфам». Одна из машин была сбита, остальные удалились в сторону моря…
«Как всё быстро и просто», — подумал Карданов. Он вспомнил свою первую победу, тогда, в 1941-м, над Днепром. Казалось, это было очень, очень давно, прошла целая вечность. И, разворачиваясь по курсу, вслух — так, чтобы слушали и ведомые и на командном пункте, — весело сказал:
— Я «Кабарда», я «Кабарда». Здорово мы научились воевать!
Это был последний сбитый им самолёт противника — 27-й по общему счёту, если считать также уничтоженные в группе (некоторые источники, в том числе и Н. Г. Бодрихин в своей книге «Советские асы», указывают на 17 личных и 12 групповых побед. А М. Ю. Быков в своих ранних исследованиях — уже только на 7 личных и 12 в группе).
…9 Мая 1945 года полк встретил западнее Штеттина, на полевом аэродроме. Было всё: и митинг, и салюты, и тосты. А вечером неожиданно сел на их аэродром истребитель, уверенно зарулил прямо на стоянку к штабу, и, едва выключив мотор, из кабины поспешно вылез Андрей Гаврилович Маркелов, их бывший командир.
Когда утихли первые приветствия, командир полка Подполковник Максименко на серебряном подносе торжественно внёс пачку папирос «Триумфальные».
Маркелов оживился, принял папиросы и, хитро прищурившись, спросил:
— Помните 22 июня? Уговор дороже денег! Сохранил и ту самую, заветную. Закурим по кругу в честь Победы!..
* * *
И вот снова весна — 36-я после победы. Мы встречаемся на квартире Кубати Локмановича Карданова в Москве.
— Сколько же это прошло после нашей последней встречи — той самой, на командном пункте? — спрашивает хозяин и отвечает: — Почти 14 лет. За это время, как говорится, много воды утекло, все мы малость побелели. Я, как видите, в штатской одежде. В 1975 году уволился из армии…
Карданов неторопливо говорит о годах службы на восточной границе, когда командовал там авиационным соединением, о том, что и сейчас скучает по этим суровым и добрым местам, вспоминает замечательных людей, с которыми довелось жить и работать.
— В начале 1968 года я перенёс тяжёлую операцию: сказались годы войны. После этого попросился на более спокойную работу. Направили в Северо-Кавказский военный округ на должность заместителя начальника Ставропольского высшего военного авиационного училища лётчиков и штурманов ПВО. 6 лет там потрудился, а потом здоровье подсказало: хватит. Но от дела не ушёл. Работаю сейчас в Научно-исследовательском институте Государственного комитета СССР по стандартам, не забываю и о военно-патриотическом воспитании молодёжи…
Кубати Локманович рассказывает о встречах ветеранов — лётчиков их полка в местах, где пришлось сражаться.
Воспоминаниям нет конца… Но вот на пороге появляется сын Карданова — Беслан. Трудно узнать студента — юношу, с которым когда-то довелось познакомиться, в крепко скроенном бородатом человеке. Он давно уже закончил медицинский институт, завершает работу над кандидатской диссертацией.
— Сегодня у меня родился сын, — радостно сообщает Беслан.
— Решили назвать его Тимуром.
Кем станет Тимур? Может быть, лётчиком, как его дед, а может, и медиком, как отец. Не в этом дело. Верим, что внук с честью будет носить фамилию своего деда — Героя великой войны.
( С. Цукасов, И. Гребцов. Сборник «Во имя Родины», Политиздат, 1982 год. )
* * *
Краткая история боевого пути 88-го истребительного (с апреля 1944 года — 159-го гвардейского) авиационного полка и список известных побед К. Л. Карданова, взятые из книги Томаса Полака и Кристофера Шоурса «Асы Сталина» (издательство «ЭКСМО», 2003 год):
В июне 1941 года полк базировался под Винницей, летал на И-16 в районе будущего Южного фронта, в Июле был переведён под Бухоньки. В начале 1942 года участвовал в боевых действиях на Донбассе и Северном Кавказе, в августе-сентябре был перевооружён на ЛаГГ-3.
Затем полк воевал на Северо-Кавказском фронте, участвовал в боях за Кубани в Апреле 1943 года. Осенью, базируясь на Керченском полуострове, совершал полёты над Крымом, входя в состав Южного фронта (который в конце года стал 4-м Украинским).
В Мае 1944 года полк наконец получил самолёты Ла-5, через месяц был переведён на 2-й Белорусский фронт, где и оставался до конца войны. За период Великой Отечественной войны лётчики полка одержали 268 побед.
* * *
Бой 6 ЛаГГ-3 против 70 немецких самолётов
В Июне 1943 года наш Гвардейский истребительный авиационный полк базировался на аэродроме станицы Старонижне-Стеблиевской. Перед полком была поставлена задача — прикрывать расположение наших войск в районе станицы Киевской.
Я вылетел группой в количестве 6 ЛаГГ-3 в указанный район для прикрытия наземных войск. По маршруту до цели набрал высоту 3000 метров. Подлетая к району прикрытия, установил связь с наземной станцией наведения. В это время на станции наведения находился Генерал — майор авиации И. М. Дзусов. Генерал отдал по радио приказание не давать немецким истребителям связать нас боем, так как основная задача заключалась в том, чтобы не допустить немецких бомбардировщиков до цели или в крайнем случае не давать вести прицельного бомбометания.
Чтобы на виду у немцев не кружиться шестёркой, я приказал паре старшего сержанта Резника уйти в сторону, набрать превышение в 500 метров и находиться в стороне солнца, не теряя меня из поля зрения. С остальной четвёркой я ходил по большому кругу на высоте 3000 метров вдоль линии фронта. Через несколько минут я заметил 6 приближавшихся точек.
Немецкие зенитчики дали залп из одной батареи в мою сторону, этим они навели на мою группу своих истребителей. Шестёрка истребителей FW-190 шла плотным строем на большой скорости. Эту группу, как потом выяснилось, немцы выслали специально для расчистки воздуха, с задачей связать мою группу боем и дать возможность бомбардировщикам спокойно отбомбиться по расположению наших войск.
За истребителями шли немецкие бомбардировщики численностью до 50 Ju-87 с прикрытием 14 истребителей Ме-109. Завязался воздушный бой 6 ЛаГГ-3 с 5 FW-190, 14 Ме-109 и 50 Ju-87.
Паре старшего сержанта Резника я приказал: «Атаковать сверху». Он, имея запас высоты примерно 75-100 метров, вынужден был принять лобовую атаку. В это время Генерал И. М. Дзусов по радио отдал приказание: «Не вступать в бой с истребителями, а атаковать бомбардировщиков».
Обстановка вынудила принять бой с истребителями. При первой атаке сбили одного FW-190, а 3 FW-190, резко развернувшись, прошли надо мной. Оставшаяся пара FW-190 ушла вверх и сразу же с полуранверсмана атаковала пару старшего сержанта Резника. В результате с первого захода были сбиты оба наших истребителя. Сержант Хоренко погиб, а старший сержант Резник раненый выпрыгнул на парашюте. Пара самолётов старшего сержанта Резника была сбита потому, что после первой удачной атаки она увлеклась и, не осмотревшись, сразу кинулась на бомбардировщиков, не обращая внимания на истребителей противника. К тому же эта пара (вопреки моим указаниям) слишком далеко находилась от общей группы, которая не могла вследствие этого своевременно оказать ей помощь. Эта недисциплинированность привела к потере одного лётчика и 2-х самолётов.
Группа Ju-87 подлетела к нам. Я сблизился вплотную с «Юнкерсами» и с лозунгом «За Сталина!», переданным по радио, перешёл в атаку. При первой атаке мы сбили 2 бомбардировщика Ju-87. После этого мы вошли в строй «Юнкерсов», чем лишили немецких истребителей возможности атаковать нас, так как они боялись поразить своих бомбардировщиков.
Воспользовавшись замешательством истребителей, мы быстро парами развернулись и ушли под строй немецких бомбардировщиков, чтобы не находиться под обстрелом стрелков Ju-87. Я со своим напарником сбил одного бомбардировщика в момент выхода из пикирования, а другая пара атаковала снизу и сбила ещё одного бомбардировщика. Затем вторая пара безрезультатно атаковала пару Ме-109 и развернулась для сближения со мной. Я снова парой атаковал 2-х Ме-109 и пошёл на сближение со своей парой.
После этого мы собрались в звено, и я отдал по радио приказание не отрываться ни в коем случае друг от друга. Немецкие истребители всячески старались разбить нас попарно и бить поодиночке, но мы держались в общей группе и вели активный оборонительный бой, так как против моей четвёрки было 14 Ме-109 и 5 FW-190.
Атаковывая мою группу попарно, немцы заставляли меня вести горизонтальный бой, что было крайне невыгодно, так как это стесняло маневр группы и свободу её действия. Бой на горизонтальном маневре не позволяет занимать выгодное положение для последующей атаки, влечёт за собой быструю усталость лётного состава и, наконец, не даёт возможности сблизиться с противником и вести прицельный огонь.
Несмотря на численное превосходство противника, я со своей группой сбил 4 бомбардировщика Ju-87 и 1 истребитель FW-190, потеряв 2 самолёта и одного лётчика. Учитывая, что бой велся на самолётах ЛаГГ-3, которые по своим лётно — тактическим данным несколько уступали Ме-109 и FW-190, можно сказать, что это был тяжёлый и поучительный бой.
Можно сделать следующие выводы:
Ни при каких условиях не следует разбивать группу, а стараться сохранять её в заданном эшелонированном боевом порядке.
Ни в коем случае не терять высокого морально — боевого духа, своим примером поддерживать его у подчинённых. Дерзкие, стремительные и всесторонне продуманные действия, как правило, приносят победу.
Отсутствие огневой поддержки ( вследствие неправильного маневра и отрыва от основной группы ) ведёт к расстройству группы в целом и к неорганизованному бою, приводящему к напрасным потерям.
При чёткой организации и управлении боем возможны успешные действия истребителей в бою с численно превосходящим противником.
Большая группа истребителей для боя с небольшим патрулем неэффективна, так как во время боя самолёты мешают друг другу. В этом случае следует выделять для боя часть истребителей, остальной частью усилить бой путём ввода отдельных пар, звеньев в решающие моменты.
(Из сборника — «Сто сталинских соколов в боях за Родину». Москва, «ЯУЗА — ЭКСМО», 2005 год.)
Бежевец Александр Саввич – лётчик-испытатель Государственного Краснознамённого научно-испытательного института ВВС, полковник.
Родился 16 июля 1929 года в селе Слепчицы ныне Черняховского района Житомирской области (Украина). Украинец. В 1948 году окончил Киевскую спецшколу ВВС.
В армии с августа 1948 года. В 1951 году окончил Батайское военное авиационное училище лётчиков, до 1954 года был в нём лётчиком-инструктором. В 1959 году окончил Военно-воздушную инженерную академию имени А.Ф.Можайского.
В 1959-1988 – лётчик-испытатель Государственного Краснознамённого научно-испытательного института ВВС. В 1975-1983 годах был начальником 1-го Управления, занимавшегося испытаниями самолётов в Ахтубинске, а в 1983-1988 годах – начальником 4-го Управления, проводившего испытания военно-транспортных самолётов и вертолётов на аэродроме «Чкаловский». Провёл государственные испытания сверхзвуковых боевых самолётов МиГ-25Р (1966-1967), МиГ-23Б (1969-1970), МиГ-27К (1974), МиГ-31 (1979), МиГ-29 (1980-1981), реактивного военно-транспортного самолёта Ан-124 (1983-1984) и других самолётов.
С марта 1971 года по апрель 1972 года участвовал в боевых действиях в Египте. Был командиром 63-го отдельного авиаотряда. Лично совершил 50 боевых вылетов (из них 2 – над территорией Израиля) на сверхзвуковом разведчике МиГ-25РБ.
За мужество и героизм, проявленные при испытании новой авиационной техники, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 апреля 1975 года полковнику Бежевцу Александру Саввичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».
С января 1989 года генерал-майор авиации А.С.Бежевец – в запасе. До 1998 года работал представителем Лётно-исследовательского института имени М.М.Громова на аэродроме «Чкаловский».
Живёт в посёлке Чкаловский (в черте города Щёлково) Московской области.
Заслуженный лётчик-испытатель СССР (17.08.1971), генерал-майор авиации (1978). Награждён 2 орденами Ленина (3.04.1975; 2.02.1982), орденом Красного Знамени (23.02.1971), медалями.
Лауреат Государственной премии СССР (1981), премии Правительства РФ за значительный вклад в развитие ВВС России (2012).
Герой Российской Федерации Аверьянов Вячеслав Юрьевич
В. Ю. Аверьянов — Заслуженный летчик-испытатель РФ (10.04.2006). Награжден орденом Мужества (1996 г.). Родился 15 сентября 1959 г. в городе Белорецке (районный центр Белорецкого района Башкирии) в семье рабочего. Русский. В 1976 г. окончил Белорецкую среднюю школу № 5. В Советской Армии с 1976 г. В 1980 г. окончил Ейское высшее военное авиационное училище летчиков имени В. М. Комарова, а затем проходил службу в этом же училище в должности летчика-инструктора. С 1985 г. — в запасе. В 1986 г. окончил школу летчиков-испытателей Министерства авиационной промышленности СССР (ШЛИ МАП). С 1986 г. — на летно-испытательной работе на Авиационном заводе имени Ю. А. Гагарина в городе Комсомольске-на-Амуре. С 1989 — на летно-испытательной работе в ОКБ «Сухого». В том же году В. Г. Пугачев направил его на отработку взлета с наземного испытательного и тренировочного комплекса (НИТК), построенного в Крыму. Впоследствии Аверьянов принял участие в испытаниях палубного истребителя Су-27К (Су-33). К 2001 г. его налет составил 3400 часов, он освоил 40 типов самолетов. Поднял в небо Су-30МК (1.07.1997). Участвовал в испытаниях Су-17, Су-25, Су-24, Су-27, Су-30, Су-35, Су-33. Выступает с показательными программами на международных авиасалонах — МАКС, Ле-Бурже, Фарнборо, Бангалор, Джакарта, Лима, Дубай и др.
В 1999 г. Аверьянов был представлен к званию Героя Российской Федерации, но авария Су-30МК в Ле-Бурже отложила присвоение высокого звания. Это был единственный случай, когда Аверьянов был вынужден катапультироваться. После той аварии он дважды спасал Су-30МК — летом 2000 г. в испытательном полете Су-30МК в сверхзвуковом режиме при полной загрузке ракетами вдруг буквально «замахал крыльями». Экипаж вполне мог катапультироваться, но он рискнул и сумел посадить машину. При испытаниях на штопор Су-30МК удалось ввести в штопор, а вот выходить из него «сушка» отказалась наотрез. Нужно катапультироваться. Но Аверьянов в последний момент смог раскрыть парашют, выровнял и посадил машину…
Указом Президента Российской Федерации № 1160 от 29 сентября 2001 года (Собрание законодательства Российской Федерации от 1 октября 2001 г, № 40, ст. 3834) за мужество и героизм, проявленные при испытании авиационной техники, Аверьянову Вячеславу Юрьевичу присвоено звание Героя Российской Федерации с вручением медали «Золотая Звезда».
Живет в городе Жуковском Московской области.
Вот некоторые эпизоды из многолетней испытательной работы Вячеслава Аверьянова: «…При выполнении испытательного полета на сверхзвуковой скорости на самолете Су-30 МКИ, несущем полный комплект ракетного оружия, сложилась аварийная ситуация. В пространственном перевернутом положении при движении самолета к земле с перегрузкой около шести единиц сильная тряска с высокой частотой и нарастающей амплитудой. Это грозило разрушением самолета. По ощущению Вячеслава Юрьевича, самолет буквально „махал крыльями». В такой обстановке, когда невозможно считывать параметры самолета из-за вибрации приборов, Аверьянов, не допуская поспешных и резких движений органами управления, которые могли бы усугубить обстановку, хладнокровно, выверенно, ювелирно пилотируя, вывел самолет из опасного режима. При детальном изучении и анализе данных, полученных с помощью контрольно-записывающей аппаратуры, ведущими специалистами „ОКБ им. Сухого» была установлена природа не встречавшегося ранее в истории авиации явления и произведены доработки самолета для его предотвращения. Последующие испытания Су-30 МКИ, проведенные Аверьяновым, подтвердили правильность принятого технического решения…
…При испытаниях самолета Су-30 МКИ по программе сваливания из штопора, на высоте 11 километров был получен новый, ранее не встречавшийся режим устойчивого штопора, выход из которого не обеспечивался действиями органов управления самолетов. Вячеслав Юрьевич вновь с риском для жизни спас машину от разрушения, отказавшись от предписанного инструкцией катапультирования, применил противоштопорный парашют на высоте четыре тысячи метров. Хладнокровие, уверенные и грамотные действия позволили Аверьянову вывести самолет из штопора. За успешное обеспечение безопасности полетов строевых летчиков Вячеслав Юрьевич был представлен к награждению премией по номинации „За выдающиеся достижения в обеспечении безопасности полетов».
Герой Российской Федерации Вотинцев Игорь Викторович
Герой РФ (1998), Заслуженный летчик-испытатель РФ (1996).
Родился 6 марта 1953 года в г.Жуковский Московской области. В 1970 окончил среднюю школу, в 1974 году — Харьковское высшее военное училище летчиков имени С.Грицевца. Летал в частях ВВС на самолетах МиГ-21бис.
В декабре 1978 г. сдал экзамены и был зачислен в Школу летчиков-испытателей (ШЛИ МАП).
С 1980 — на летно-испытательной работе в ОКБ «Сухой».
Первым самолетом, в испытаниях которого пришлось участвовать Вотинцеву, стал Су-17М2. В дальнейшем он принимал участие в испытаниях Су-24, Су-24М, Су-25 и Т-10 (прототип Су-27).
В 1983 г. на комплексе «Нитка» (г.Саки) участвовал в подготовке к посадкам на авианесущий корабль самолетов Су-25. В этой программе он был третьим вместе с Н.Ф.Садовниковым и В.Г.Пугачевым. После начала полетов стал ведущим летчиком Су-25УТГ. В ноябре 1989 г. посадил на палубу тяжелого авианесущего крейсера «Тбилиси» (ныне «Адмирал Кузнецов») Су-25УТГ, а через некоторое время выполнил посадку и на Су-27К.
В 1987 г. вторым летчиком на Су-27УБ (командир Герой Советского Союза Садовников) совершил беспосадочный перелет по маршруту Москва — Комсомольск-на-Амуре — Москва с четырьмя дозаправками в воздухе, преодолев расстояние 13 700 км и пробыв в воздухе 15 часов 42 минуты.
С 1997 — начальник летной службы Летно-испытательной и доводочной базы ОКБ «Сухой».
25 сентября 1997 г. впервые поднял в воздух экспериментальный истребитель С-37 (Су-47 «Беркут») с обратной стреловидностью крыла и продолжает его летные испытания.
4 сентября 2001 года совместно с летчиком-испытателем Юрием Ващуком впервые поднял в воздух многоцелевой грузопассажирский самолет С-80ГП (СУ-80ГП).
Участник многих международных выставок в России (все МАКСы) и за рубежом, где демонстрировал Су-27, Су-30, Су-34 (Франция, Великобритания, Германия, Китай, США, Канада, Чили, Корея, ОАЭ и др.). В 1998 Игорь Вотинцев и Евгений Фролов выполнили на своих Су-27 трансконтинентальный перелет в Южную Америку с несколькими промежуточными посадками.
На самолете Су-32 с штурманом-испытателем Новосибирского авиационного производственного объединения А.И.Гайворонским установил мировой рекорд высоты с грузом 5 т.
Общий налет свыше 4 500 часов.
В 1982 г. награжден орденом Знак Почета, в 1992 г. — орденом «За личное мужество», в 1996 г. присвоено звание заслуженный летчик-испытатель России. В 1998 г. Игорю Вотинцеву вручена золотая звезда Героя Российской Федерации.
