Владимир Юринов
(из книги «На картах не значится»)
В декабре 86-го я попал на окружную партконференцию ВВС, проходившую в Хабаровске.
Замполит нашего полка подполковник Великий (просто фамилия такая, на самом деле – ничего особенного) был категорически против моей кандидатуры, ибо, вероятно, спинным мозгом чувствовал, что посылать меня не надо, ни к чему это, зря, знаю я этого Юринова – тот ещё «комсомолец-доброволец», любитель с голой пяткой на шашку… По всему раскладу ехать должен был наш полковой парторг, но он, понимая, что на конференции от него толку будет мало, взял самоотвод и настоял на внесении на рассмотрение собрания моей кандидатуры. Несмотря на активное противодействие замполита, партсобрание большинством голосов мою кандидатуру утвердило.
Следует отметить, что обстановка, сложившаяся к этому времени в стране была весьма любопытной. С одной стороны, объявленная Горбачёвым Гласность всколыхнула до самого придонного ила протухшее за семьдесят лет советской власти информационное болото: острые политические дискуссии переместились из тесных кухонь на страницы центральных газет; «Огонёк» Коротича буквально забрасывал читателей информационными бомбами; передачи возрождённого КВНа смотрели, как финал чемпионата мира по хоккею. С другой же стороны, ничего конкретного, реального, вещественного в стране не происходило: полки магазинов были всё так же пусты; вместо глагола «купить» по-прежнему употреблялся глагол «достать»; те же битком набитые автобусы ползли по тем же ухабистым дорогам; те же задомордые начальники сидели на тех же руководящих местах. Разве что в висящих повсюду лозунгах «Решения XXVI съезда КПСС – в жизнь!» в заблаговременно оставленном непропорционально большом просвете между номером съезда и словом «съезд» намалевали ещё одну палочку. Всё.
А, нет! Было ещё одно изменение, причём довольно существенное, – в результате горбачёвской антиалкогольной кампании в разряд жуткого дефицита перешёл ещё и алкоголь. Но это уже было, скорее, отрицательное, чем положительное достижение Перестройки.
В общем, как метко заметил один из одесских кавээнщиков: «Гласность – это когда рот открывать уже можно, а положить туда ещё нечего».
Так что ехал я на партконференцию со сложными чувствами. С одной стороны, я понимал, что от самого-пресамого острого моего выступления на партийном форуме вряд ли что изменится не то что в стране, но и даже в нашем отдельно взятом гарнизоне. А с другой стороны… Сами понимаете, надежда умирает последней. На окружной партконференции обязательно должен был присутствовать Командующий округом. Наверняка, приедет и какая-нибудь шишка из Москвы. Поэтому – мало ли чего, а вдруг дойдёт до самого верха наш голос «из глубины сибирских руд»! К тому же мы прекрасно знали: решить вопрос на партийном форуме значит решить этот вопрос практически.
Командующим Дальневосточным военным округом в тот период был генерал армии Язов. Да-да, тот самый, в дальнейшем – министр обороны и активный член печально известного ГКЧП. Но на тот момент мы знали о своём Командующем только две вещи: первое, что он – фронтовик; и второе, что он терпеть не может ботинок и всюду ходит в сапогах.
Партконференция проходила в здании окружного Дома офицеров. В зале, рассчитанном на тысячу мест, был аншлаг. Сияли хрустальные люстры, блистала позолота, тёмно-бордовые бархатные кресла были приятно упруги. На сцене, за огромным полированным столом, восседал многочисленный президиум. Крайним слева, рядом с увенчанной гербом трибуной, скромно сидел Язов. Вопреки ожиданиям, он был в ботинках. Это почему-то показалось мне добрым знаком.
Впрочем, ход само;й партконференции вызвал у меня самые тягостные чувства. Я, приехавший из вольно-опального гарнизона, с мозгами, просквозняченными первыми ветрами Перестройки, ожидал услышать с высокой партийной трибуны острое партийное слово, но услышал лишь обычное для застойных времён невнятное совковое блеянье.
Однако обо всём по порядку.
Первым с полуторачасовым докладом выступил Член Военного совета. От его выступления я многого не ждал. И не ошибся. Полтора часа лозунгов и призывов, пересыпанных, как бублики маком, цифрами достижений и планов.
Потом на трибуну вышел Язов.
Его выступление разительно отличалась от речи «чэвээса». Во-первых, он говорил без бумажки. Во-вторых, он был предельно конкретен. В-третьих, он говорил простым человеческим языком – без этих, надоевших до тошноты лозунгов и набивших оскомину идеологических вывертов. Язов без обиняков обращался к слушателям, достаточно остроумно шутил и даже один раз процитировал стихотворение Пушкина, чем вызвал в зале дружные внеплановые аплодисменты. Слушая нестандартную речь Командующего, я было даже приободрился.
После выступления Язова был объявлен перерыв. Все рванули к буфету.
Буфеты на партийных форумах тех лет – это отдельная песня. Только здесь рядовой коммунист мог чуть-чуть, самую малость, попробовать коммунизма. Коммунизм пах свежей сдобой и горячими сосисками, он сверкал разноцветными россыпями шоколадных конфет, он пузырился в бокалах с кока-колой и жирно поблескивал на бутербродах с сервелатом и чёрной икрой.
Уходить из буфета не хотелось, здесь хотелось остаться жить, здесь хотелось попросить политического убежища, но… Но, увы, длинные театральные звонки всё настойчивее звали в зал.
После перерыва пошли так называемые выступления в прениях, и на трибуну один за другим стали подниматься люди из зала.
И вот тут я приуныл. Всё пошло по наихудшему из всех сценариев.
Все выступления в ту пору сводились к стандартному, годами закреплённому шаблону: мы, такие-то, такие-то, претворяя в жизнь решения съезда (пленума, партконференции), сотворили то-то и то-то и достигли таких-то офигенных результатов; в то же время, у нас есть ещё такие-то и такие-то мелкие недостатки, но мы с ними активно и неуклонно боремся; а если нам ещё слегка помочь с тем-то и тем-то, то мы тогда вообще натворим чёрт знает чего, и будет нам всем счастье!
Вот в таком ключе и говорили практически все выступающие.
Я понял, что это болото, даже если нырнуть в него с противотанковой гранатой, с одного раза расшевелить не получится. Председатель называл всё новые и новые фамилии, ораторы на трибуне сменяли друг друга, но создавалось устойчивое впечатление, что выступающий на самом деле только один, он лишь, спускаясь в зал, всякий раз быстро меняет китель и парик.
Наконец дошла очередь и до меня.
Волнуясь, я поднялся на сцену и занял трибуну.
– Товарищи коммунисты! – начал я. – Я вот тут посидел, послушал, что вы говорите с этой высокой трибуны, и, честное слово, я удивлён! Использовать выступление на столь представительном партийном форуме, чтобы говорить о нехватке портянок или о подмороженном картофеле в столовой, – это, на мой взгляд, всё равно, что стрелять по воробьям даже не из пушки, а из «двухсотого» комплекса ПВО! (Боковым зрением я заметил, что Язов, сидевший в двух шагах от меня, оторвался от своих записей и повернул ко мне голову). По-моему, мы все здесь слегка подзабыли, – продолжил я, – что вся наша разнообразная служебная деятельность, вся наша работа, я сейчас имею в виду как боевую работу, так и партийно-политическую деятельность, должна быть в конечном итоге направлена на то, чтобы лётчик в необходимый момент мог своевременно занять своё место в кабине, взлететь, желательно на исправном самолёте, и успешно выполнить поставленную перед ним боевую задачу…
– Наконец-то! – вдруг громко сказал Язов. – Наконец-то я услышал с этой трибуны хоть что-то путное! А то, действительно, одни компоты да портянки! Молодец, лейтенант! Дай-ка прикурить этим бюрократам!
«Ага! – подумал я. – Ну-ну!.. Ты ещё, дорогой мой, не знаешь, что я сейчас скажу! Ты ещё не рад будешь, что вообще пустил меня на эту трибуну!..»
И я дал прикурить бюрократам.
Исходя из моего выступления, основные бюрократы окопались у нас в штабе округа и выше. Вплоть до. Всех тезисов своей зажигательной речи я за давностью лет, конечно, уже не вспомню, но два самых наболевших вопроса я поднял в самом начале выступления, ибо боялся, что мне не дадут договорить до конца. Вопросами этими были: введение надбавки к окладу техническому составу за «класс»; и снижение предельного срока службы в Амурской и Еврейской областях с десяти до пяти лет. Было в моём коротком выступлении всего пунктов семь-восемь, но каждый из них бил, как говорится, в яблочко и вызывал в зале, вначале общий нарастающий одобрительный гул, а затем уже и шквальные аплодисменты.
Реакции Командующего я не видел – мне было не до этого. Но мой однокашник, сидевший во втором ряду, потом мне рассказал, что поначалу Язов покраснел, затем побледнел, а потом пошёл пятнами и начал судорожно шарить руками по столу. «Я думал, – говорил мне потом однокашник, – что он сейчас либо шлёпнется в обморок, либо метнёт в тебя графином…» Принимая в расчёт фронтовое прошлое Командующего, я думаю, что более вероятен был именно второй вариант.
Наконец, моё трёхминутное выступление закончилось и я, мокрый как из парилки, быстренько соскочил со сцены.
Вдогон мне понеслась громогласная отповедь Язова – Командующий выступал вне плана, отобрав у председателя микрофон. Пушкина он уже не цитировал.
– Хапуга!!.. – неслось мне вслед. – Откуда вы такие берётесь?!!.. Вам бы всё деньги считать!!.. Вам Родина доверила дорогостоящую технику, а вы!!.. Да вы за лишний рубль удавитесь!! Вы не то что Родину, вы мать родную продадите!!.. Десять лет им служить, видите ли, много!! Раньше всю жизнь служили, куда пошлют, и ничего – рот не разевали!!..
Я пробрался на своё место и, спрятавшись за спинами впередисидящих, вжался в кресло…
После сверхэмоционального получасового выступления Командующего, от которого, казалось, даже запотели огромные подпотолочные люстры, был вновь объявлен перерыв.
Я вышел в фойе и тут впервые в жизни ощутил на себе сладкое бремя славы. Мне жали руки, меня хлопали по плечам, совершенно незнакомые мне люди угощали меня, некурящего, сигаретами и предлагали по окончанию «всего этого цирка» закатиться в ресторан. Меня разве что не качали на руках.
– Молодец! – слышалось со всех сторон. – Правильно!.. Так им и надо!.. Ну, ты дал! Ну, ты им всем носы утёр!.. Молоток, лейтенант! Дай пять!..
Эйфорию мою чуть подпортил пожилой краснопогонный майор, оказавшийся спецкором газеты «Красная Звезда». Он пробился сквозь кольцо людей и, крепко стиснув мне руку, сказал:
– Не дрейфь, лейтенант. И ничего не бойся. Если будут сильно зажимать – обращайся к нам, – и сунул мне в руку вырванную из блокнота страницу с написанным на ней номером московского телефона.
Внутри у меня что-то тоненько оборвалось.
– А что, будут зажимать? – переглотнув, спросил я.
– Не обязательно, но могут, – утешил меня майор. – Я тебе говорю: не дрейфь! Не те нынче времена!..
Ситуация предстала мне в новом свете. Я вдруг почувствовал себя маленьким Давидом, в горячке боя подбившим Голиафу камнем глаз и теперь, ощущая неприятный холодок в животе, наблюдающим, как великан, одной рукой ошарашенно ощупывает стремительно наливающуюся под глазом, здоровенную лиловую гулю, а другой – шарит вокруг себя в поисках своей, выроненной от неожиданности, огромной суковатой дубины.
Я ожидал гадостей от «Голиафа» до са;мого конца работы партконференции, я ожидал их по возвращению к месту службы, я их ожидал ещё на протяжении нескольких недель, находясь уже в Орловке. Но не дождался. Наверное, прав оказался спецкор Центрального печатного органа министерства обороны – не те уже были времена.
А примерно через месяц генерала армии Язова перевели в Москву с повышением, и я окончательно успокоился.
Самым любопытным во всей этой истории является то, что меньше чем через год техническому составу авиационных полков таки ввели надбавки к окладу за класс. А ещё года через полтора десятилетний срок «ссылки» для офицеров, проходящих службу в Амурской и Еврейской областях, скостили до пяти лет. Может, это, конечно, было совпадением. Может быть. А может… Кто ж его теперь разберёт!..
© Copyright: Владимир Юринов, 2013
Свидетельство о публикации №213062800065
